ая в прошлом веке на оборонном заводе в нагрузку к гаубицам и танкам? Ведь ей сорок лет. Сомнения разрушаются – всегда загорается, но убывают числом светящиеся лампочки, осталось пятнадцать из двадцати, как и убывающему остатку моих лет. Некоторые мигают, гаснут, но оживают, чуть живы, словно старцы хромают. Елочка наряжена, горят огоньки гирлянды и несколько свечек. Зажигаю гирлянду и каждое утро, войдя в гостиную, а вечером и свечи, как до Нового года, так и после- до Рождества. Признаться, трепещет душа детским ожиданием чего-то, хочет светлого праздника, и потому каждое утро я включаю гирлянду, и горит она во все утро в темной гостиной под иконой. И на душе хорошо. Приближается Рождество, а с ним приходят мысли – что-то должно произойти, может быть даже необычайное, волшебное. Подумал, если загадать, то и сбудется, или что приснится, и тоже сбудется.
Весь вечер на елке горят огоньки лампочек, зажег и несколько свечек. Чуть колеблются кисточки пламени, замерла елочка, охраняемая дедом морозом. Он прислонился к комлю, румяными щеками он видится молодецки здоровым, хотя и седеет бородой, в красной шубе под поясом. Близится полночь. Выключил телевизор и гирлянду, задул свечи и воздал молитву перед иконой Праздники из тринадцати сюжетов, один из которых Рождество христово. Икону я нашел на чердаке, в доме бабушки Натальи Михайловны, в милой деревеньке Черновка под Угличем. Бабушка подарила ее с добрым напутствием: –Пусть хранит тебя господь, внучек. – Потушил свечу и подумал о праведнике в рассказе Бунина, умершим в ночной молитве перед иконой на коленях, да таким закостеневшим и найденным игуменом утром. Представил себя в конце отведенного срока таким же, и спросил себя: – Праведно ли этот год провел? Пожалуй, правда, с потрясениями, и спокойно отошел ко сну.
Проснулся. В комнате темно, прислушался – ни одного звука с улицы, обычного свидетеля наступающего утра. Неужели еще очень рано, хорошо бы, чтобы уже была хотя бы половина шестого, тогда бы и выспался. Люблю утро, не люблю долгий сон. Уловив звуки с улицы, обрадовался – близится или уже пришло утро, и снова закрыл глаза. Вдруг открывается дверь в спальню, и в свете из прихожей возникает Ида, но не какая-нибудь святая, а земная и знакомая. Остановилась и смотрит на меня, раздумывая, сплю я или проснулся. Увидев мои открытые глаза, улыбнулась приветливо и слегка поклонилась.
––Доброе утро, милый. Решила тебя навестить, ведь давно не была. Как жил без меня эти годы?
Ответ не прозвучал, но молнией промчались картины событий прошедших лет, задерживаясь на некоторых. Ясно увидел тот тоже зимний вечер с той же Идой, такой же красивой и молодой, какой она вошла теперь, знакомство с нею, поездку к Черному морю, попытки семейной жизни.
Началом знакомства было мое появление в ее студенческой группе в качестве куратора – старшего, помощника в учебе и словно бы воспитателя в этой группе, состоявшей в основном из девушек. В этой должности я уже побывал раньше. Тогда разность в возрасте между мною и студентами составляла года три. Появление мое в той группе вызвало их удивление, а у меня – смущение. –Молодой, ровня, будет нас воспитывать, –говорили глаза и улыбки на лицах студентов, и еще красноречивее – глаза некоторых студенток, которые выдавали интерес к почти равному себе по возрасту юноше, правда, с видом некоторого превосходства, как и положено девушкам, которые мнят себя взрослее и опытнее юноши-одногодка. В процессе беседы с группой чувствовалось некое соревнование за первенство – подчиним его себе или нет? Мне казалось, что я испытание выдержал.
В другой раз, по завершении занятий предстоял час политпросвещения, и я снова пришел в группу, чтоб поговорить о событиях в стране. Разыскав аудиторию на втором этаже филфака ЛГУ, с удивлением обнаружил: –Как так совпало! Ведь в лет семнадцать тому назад, будучи м.н.с. лаборатории радиоактивных изотопов и износостойкости зубчатых передач РПИ, я в ней я бывал каждую неделю на занятиях по немецкому языку, готовясь к сдаче кандидатского минимума. Заметной персоной среди нас, молодых учеников, был солидный преподаватель начертательной геометрии Николай Николаевич. Коренастый, круглый, седой, лет так под шестьдесят. Он тоже хотел получить ученую степень. Меня поразило: –Как можно в старости думать о том же, что и я – молодой, о диссертации. Еще большее удивление вызвал его уровень знания немецкого. Ведь все остальные имели хотя бы школьную и институтскую подготовку. А Николай Николаевич имел только военный опыт общения с немецкими пленными. Он не мог даже свободно читать. Читал по складам, как первоклассник. Преподавательница терпеливо ему помогала. Что-нибудь произнести, повторяя за преподавательницей на немецком, было для него проблемой трудно преодолимой, а нам, признаться, на радость, и мы наслаждались этим момента. Он запинался, коверкал слова, пыхтел, мычал, облизывал губы, но он не тушевался, держался бодро, весело, оптимистично. И действительно, продвигался в освоении немецкого. Правда, по завершении курса, преподавательница рекомендовала Николаю Николаевичу не спешить со сдачей кандидатского экзамена, а повременить, и прийти еще раз к ней в следующем учебном году, т.е. оставляла его на второй год. При расставании Николай Николаевич по кураторски напутствовал меня:
––Учи
