обо всем и обо всех. Они были самыми главными знатоками: кто женился – кто развелся, кто у кого родился, кто умер; кто гуляет, кто в дом все тащит – мимо их зоркого и любопытного взгляда ничего не ускользало.
Двор был большой – несколько парадных выходили к нему, а выйти из него можно было на две разных улицы. Жизнь в окружающих домах шла своим чередом: рождались, вырастали и женились дети, у них уже рождались свои дети и они выгуливали их на той же площадке с качелями и песочницей. Одни старухи умирали и освобождали место на лавочках другим, уже состарившимся к этому сроку женщинам…
Старики редко присаживались к галдящим бабкам, их всегда было почему-то меньше, чем старух. Они обособлялись, толковали о футболе, о политике, играли в домино, а иногда «раздавливали» бутылочку, расстелив на деревянном столе газетку и разложив нехитрую закуску, втихую скраденную у своей зазевавшейся бабки. Это бывало редко, но всегда очень весело: разговор становился громким, до детских ушей долетали незнакомые, но такие звучные словечки, которые запоминались с первого раза и за повторение которых, вовсе без осознания их смысла, детишки получали по губам и по попкам.
Среднее поколение – кормильцы – работали кто где и кто кем: в доме тогда жил и директор завода, и врачи, и токари высшего разряда, и другие работяги.
Дети разделены не были – в музыкальную школу, в разные кружки ходили вне зависимости от социального статуса родителей, а по склонности к чему-то и по интересам. Меня, правда, силой запихали в музыкальную школу, приходилось два раза в неделю ездить на трамвае и учиться играть на фортепиано – мои родители были «интеллигентской прослойкой», им очень хотелось, чтобы я была образованной и гармонично развитой. В нашем доме появилось пианино, деньги на которое собирали всей родней: мама его обожала, следила, чтобы на его блестящей поверхности не было ни пылинки, ни следов пальчиков. Она бесконечно протирала его какой-то особенной тряпочкой, ее лицо в это время освещалось задумчивой нежностью – наверное, она видела меня в будущем великой пианисткой. Не случилось. Я была подвижным и беспокойным человечком, меня больше всего интересовали мальчишеские игры, устройство всяких механизмов, работа пилой и молотком, а когда мы мастерили скворечники, я была самой ловкой и умелой, только один раз прибила себе пальчик, из-за чего больше недели не подходила к музыкальному инструменту и из-за этого же меня пытались отлучить от мальчишеской компании. Родители в свое время очень хотели мальчика, наверное, так сильно, что в их белокурой, с кудряшками вьющихся волос, доченьке очень выражено проглядывались мальчишеские черты характера. Я дружила с мальчишками с упоением и верностью, а больше всех – с Мишкою. Он для меня был и братом, и другом, и даже, наверное, я была в него влюблена в свои осознанные 4–5 лет…
Время шло быстро и неумолимо, мы вырастали, разъезжались по новостройкам – «расселялись»; детские и подростковые дружбы разделялись расстояниями, новыми знакомствами, новыми коллективами и несовпадением интересов. Я знала, что
