как виду? Создан ли человек для счастья, как птица для полета?
В свое время трезво и решительно настроенные представители тринадцати американских штатов, принимавшие свою Декларацию независимости, которая предопределила дух и нравственный закон новой нации, дали недвусмысленный ответ на этот вопрос: стремление к счастью – это столь же неотчуждаемое право человека, как право на жизнь и на свободу.
Но великий гуманист Короленко недаром снабдил свою максиму продолжением («Но счастье не всегда создано для человека»), обозначив истинное положение вещей. И все-таки запрос на счастье и популярность этой темы не из воздуха возникли. Каждая эпоха нуждается в назывании вслух того, чего ей катастрофически не хватает, это такая привычная бытовая магия. Иногда она работает.
В этой книге на 27 голосов разыгрывается вечная пьеса «Что такое счастье, каждый понимал по-своему» (жаль, что сейчас почти не читают Гайдара, он кое-что понимал в исследуемом предмете). Составитель предполагает, что каждый читатель мысленно дополнит этот хор своим уникальным голосом, своей чудесной историей или своим воспоминанием о том далеком и прекрасном времени, что когда-то составляло его, читателя, счастье. Или же помечтает о том далеком и прекрасном времени, когда его счастье наконец сбудется. Хотя, конечно, в прошлом счастье есть почти у всех, а вот в будущем лишь у избранных.
Как известно, все движется любовью. Любви в этом сборнике много, хотя считается, что литература движется интригой, а несчастье более востребовано литературой, чем счастье.
Возможно, эти свидетельства, представленные в книге, эти надежды авторов и их мечты и есть необходимые и достаточные заклинатели счастья, которые сработают для нас для всех.
Вчера
Тинатин Мжаванадзе. Кукури[1]
Когда Сандро понял, что дедушкиной машины нигде нет – после тщательного осмотра и обыскивания двора, гаража, улицы и даже всего большого сада, – он впервые открыто впал в ярость.
То есть раньше он, бывало, злился, но проявлял злость как-то по-северному – замыкался и игнорировал, доводя до бешенства других. До определенного момента этого было вполне достаточно – не так уж часто ему жизнь давала поводы злиться, – но, после того как Дато позвонил и сказал, что дедушки больше нет и Сандро с Мишкой надо ехать на похороны, он немного обуглился, и темное облако заполнило его изнутри.
Я смотрела на него в ошеломлении, хотя отлично его понимала, просто не ожидала, что его прорвет на таком пустяке. Машина! Он и дедушку-то видел последний раз года два назад, что ему та развалюха?!
– Я тебя сто раз просила поехать к ним со мной, они же не вечные, а теперь уже поздно. Сдалась тебе машина! Продали ее.
– И много денег получили? – леденящим душу голосом спросил он и ушел, практически хлопнув дверью.
Не хлопнул, но вообще мог бы.
Папина машина была старой, как чертов котел в аду – проржавевшая от влажного климата, побитая от деревенских колдобин, скрюченная от разного бензина, и только аккумулятор всегда был новенький.
И ее цвет темного шоколада не менялся все 35 лет, что она служила папе Росинантом, – хозяин не любил перемен.
Все дети в семье росли в ней – на ее перекошенных сиденьях, в салоне, пропахшем сеном и дедовой пеной для бритья.
Все дети учились водить машину именно на этом драндулете, на заедающих рычагах и скрипучем руле, и папа знал лучшие места: заброшенный аэродром, безлюдная дорога, сосновый бор на берегу моря.
Особенно, конечно, бор. Он врезан в реальность и в память, как случайная комбинация чисел, открывающая безнадежный сейф.
Там пахло нагретой смолой, йодом, огурцами, ветром и мокрым песком. В самую неподвижную жару среди сосен слегка сквозило зеленоватой прохладой, как будто там стояла божественная очистка пространства.
Иголки с сосен падали, падали без конца, пружиня под ногами, казалось, что в самом деле это будет длиться вечно – пока мы тут, мы не стареем, не умираем, мы попали в капсулу бессмертия: пока идешь к морю, тени скользят по тебе длинными прохладными полосами, и от предвкушения соленой воды кожа покрывается мурашками.
Море тут было посвободнее, чем на городских пляжах, волновалось яростнее, но при этом волны ложились ниже – пологими изгибами, видимо, дно уходило вниз очень постепенно, давая воде возможность дальнего разгона. Тут и мамушки орали чуть ниже регистром – воздух бил в самый центр тревоги и усыплял ее на время.
– Миша, не бери в море Кукури, – угрожающе попросил Сандрик младшего брата. Тот и ухом не повел: он не расставался с Кукури ни днем ни ночью, как же теперь в воду без него.
– Это не твой Кукури, а мой, – твердо парировал
