дался гордый Китеж кровавому татю: обратили горожане мольбу к Спасителю – и тот их услышал. Яростно, могуче вырвались из мостовых, из-под срубов и теремов подземные реки, тысячи ключей-родников. Обильные потоки отогнали пришельцев в пестрых запашных халатах, а сам город надёжно сокрыли в своей пучине, недоступной ни хану, ни его темникам…
Уже и заря отгорела, когда завершился, наконец, Глебов путь – кончилась тропа, оборвалась у водяного среза. Вот какое ты, озеро Светлояр!
Первая звезда проклюнулась в темнеющем небе. Налилась силой крутобокая луна, проложила через водную темь серебряную дорожку – словно бы позвала продолжить путь. Обманная эта луна, манящая дорожка и зябкое естество заповеданного озера затеяли с Глебом игру. То ему чудилось – высвеченный лунными бликами, проступает из студёных глубин силуэт собора, осенённый крестом. То слышался приглушённый звон с колоколен шести Китежских церквей. То казалось, будто не лучи небесной искусительницы разбежались по водному зеркалу, а там, под многотонным спудом, движутся живые огни – свечи горят в руках у божьих ратников, бредущих крестным ходом сквозь придонные течения, через омуты и водовороты…
Глеб замер потрясённо, вглядываясь туда, где временами проступали, временами таяли контуры собора. И даже не заметил, как на глаза набежала непрошеная слеза, а губы стали вдруг читать молитву, которой он дотоле и ведать не ведал. Зачарованный путник то шептал малопонятные слова, то выкрикивал их срывающимся голосом. И голос его сливался с шелестом берёзовых крон, с нарастающим благовестом подводных колоколов.
Но тут ветер оборвался, смолкли Ветлужские чащи, а звон сделался отчётливым и чистым. И собор прорисовался весь, до стрельчатого оконца, и пламя свечей в руках людской череды вспыхнуло пронзительно-ярко. Потому что Светлояр-озеро раздвинулось в стороны и явило Глебу полночный город его мечты. А высокая звезда протянула свой луч к берегу и повела вниз – на деревянную мостовую, под сень белостенного собора.
Подчиняясь небесному велению, Глеб радостно шагнул по лучу навстречу граду Китежу. И обрушился в пропасть – чёрную, как озёрный омут, и бездонную, как звёздное небо над Светлояром. Он хотел закричать, но крик застрял внутри, распирая грудь, ломая ребра, удушая его, Глеба Платонова…
…Он разлепил глаза в тихой спальне, но сердце ещё колотилось бешено, не смея поверить в этот покой, в мирное тиканье будильника. Глеб провёл рукой по глазам. Ладонь стала мокрой. Видно – впрямь плакал во сне, пока читал ту молитву, слов которой прежде не знал, а сейчас не вспомнит. А может, это капли озерной влаги, прощальный поцелуй студёного Светлояра?
Глеб нащупал торшер, зажёг свет. И побрел в кухню, где долго, запрокинув голову и судорожно двигая кадыком, пил воду из чайника. Сегодня у этой воды отчего-то был легкий привкус тины.
Глеб Платонов уродился под стать отцу: та же светлая голова, то же фамильное упрямство, та же гордо выпирающая челюсть. Лишь на «белокурую бестию» Платонов-младший не тянул: природа наградила его жгуче-смоляными
