х съедобных опят. Крылечко домика – было сделано из веточек еловых, а просторная светёлка, где была кухонька и столовая у Ёжи, – из рубленных сучков сосновых, лесорубами на лесосеке оставленных. А к довершению всего, сверху до низу, её домик был обмазан слоями красной глины и покрыт мягкими кочками зелёного мха. И это было сделано для того, чтобы в щели не затекала водица и не задували холодные ветра.
Кроме большой светёлки, имелась в домике Ёжи ещё и маленькая спаленка, уходящая в землю под сплетённые корни деревьев и кустарников. Тепло там было засыпать Ёже с приходом промозглой осени с её ранними заморозками и затяжными дождями.
Внутри тихой спаленки – всё сухим мхом было выстлано: и пол земляной, и округлые сводчатые стены. Будто и не спаленка это была вовсе в подземной пещерке, а комнатка в каком-то старом средневековом замке. Там-то и была устроена ею мягкая травяная постелька. И вместо привычного нам матраса и простыни, Ёжа спала на душистой подстилке, составленной ею из подсушенного лугового сена. С этим ароматом диких цветов и трав, она и засыпала беспробудным глубоким сном, когда выпадал первый снежок ноября, и в лесу становилось сыро и не уютно. Только равнодушные северные ветра покачивали мокрыми ветками спящих деревьев. А вот просыпалась Ёжа, уже исхудалой и голодной, по весне, когда начинали бежать первые звонкие ручьи в середине марта. Вода журчала в них холодная и чистая.
Хоть и пусто было в лесу ранней весной, но голодно ей всё одно не было. Как у запасливой хозяйки, у Ёжи кладовочка полнилась такими припасами, какие бы у себя и Белка с радостью держала, и запасливый Барсук, и юркий проныра Бурундук. И пока в весеннем лесу вырастали травы и созревали плоды, какими Ёжа питалась и излечивалась от хворей, съестное на полках редело, а пустых банок и всевозможных склянок, да глиняных горшков – добавлялось, хоть бери их и отбавляй. Но Ёжа не отбавляла пустые баночки и глиняные горшки, она была запасливая. Порожнюю посуду она мыла и чистила до яркого блеска. А чтобы она не пустовала и приятно пахла, Ёжа набирала в них еловую хвою.
Так и жила себе Ёжа в домике и белому свету радовалась, как и своим добрым лесным соседям. А таких у неё было немного, кто её мог радовать дружбой. А все другие её соседи, они старался испугать её царапаньем когтей и задушевным полуночным воем. Вот они, мимо её оконца и прохаживались, что днём, что ночью. И не только прохаживались, а в него из любопытства и поглядывали. А, вот, пролезть внутрь, как хотели, не могли. Это Ёже в домике было жить одной просторно, а другим, кто ютился в тесноте, – ой, как и завидно было. До рыка и щёлканья зубами доходило.
Подойдёт, бывало, в неурочный час Медведь, посмотрит на Ёжин домик и нос свой широкий сунет на крылечко. А там посопит, пастью от голода почмокает, и в оконце светёлки заглянет подслеповатыми глазками. Да с носом своим он и останется. Нечем ему разжиться в таком крохотном жилище, куда и лапой не пролезть, а не то, что самому протиснуться. Попыхтит хозяин леса у крылечка, поднимется на задние лапы, да и взревёт для порядка, что берлога для него мала. И так громко заревёт: что даже хвоя с сосенок дождиком посыпется, птицы разлетятся и в гнёзда попрячутся, зверьё разбежится кто куда спасаясь, по норам по щелям забьётся. Сидят все там по кустам и веткам – уши прижмут, не дышат и ждут-пождут, когда гнев медвежий пройдёт. Гневлив Косолап, но и отходчив, потому как сердце имеет доброе и отзывчивое.
В иной день, Медведь посмотрит своими подслеповатыми глазками по сторонам, что необыкновенного страху на всех навёл, сырой воздух понюхает, да и дальше ковылять отправится дозором по своим обширным владениям. Так уж, испокон веку повелось, что Медведь – он родный батюшка и главный судия, всем кто меньше его в лесу.
Нередко, и Серый Волк мог мимоходом прошмыгнуть рядом с домиком Ёжи, и не за Зайцем охотясь, а так, по-соседски узнать, что делается в этой лесной сторонке. А после, Волк возвращался к домику Ёжи, как будто позабыл что-то, и, принюхиваясь, думал: «Нет ли тут мне чем поживиться?.. А то у меня брюхо от голода подвело. Крошки хлебной на языке давно не было». Нос у него тоже чёрный, но поменьше медвежьего будет. И нюх – острый-преострый, всё за версту им Серый Волк чует. Обнюхает он со всех сторон Ёжин домик, поймёт своим сирым умом, что хозяйка спит и ничего съестного у неё нет, да и дальше себе семенит, след в след свой попадает. Хоть и зубаст Серый Волк и свиреп до невозможности, как и должно быть Волку, а по лесу он ходит с осторожностью, на хрупкую веточку никогда не наступит. Он знает, что лишним шумом можно добычу спугнуть и остаться без ужина. А ложиться спать с голодным брюхом, ой как не хочется.
Тут и Лиса-краса не раз была Сорокой Стрекотухой замечена. Уж кто-кто, а она первая в лесу притворщица и плутовка. Она, когда, мышкуя, а когда и по какой другой своей лисьей заботе пробегая мимо, порою заглянет в домик Ёжи. С неё, рыжей плутни, и спрос не велик, не как с Медведя и Волка. Ей бы чем по-быстрому перекусить охота и дальше бежать. А у Ёжи, сколько не ищи, а съестным не разжиться, чем бы Лиса полакомиться могла. Да и домик у Ёжи всегда запертый стоит: дверь на две задвижечки, да на щеколдочку с цепочкой стальною закрыта. Хоть, и своя Ёжа в лесу, и не обижают её волки и
