своему. Но сам сосредоточенности не теряй и дружкам своим укажи, как верно вести себя. Понял меня? – Она поцеловала внука в лоб. – Понимаю я, Денис, – проговорила, вороша его мягкие, волнистые волосы, – размолвка, что случилась между тобой и Анной, нелегка. И очень уж долго нет ее, ждать трудно. И непросто будет все поначалу, как она приедет. Но только поверь моему сердцу, внучок, все наладится. Ну, уж никто не убедит меня, что дочь князя Орлова способна уехать из России, увлечься якобинством, как бы там великолепны и умны ни оказались генералы этого Бонапарта, да и он сам, к слову. Анна же не графиня Скавронская, жена нашего Петра Ивановича. Ей муж – не муж, государь император – не государь император, Россия Матушка – не матушка вовсе, а хуже мачехи. Ничего у нее своего нет за душой. Даже гроша ломаного. Все живет на чужой счет, в чужих домах, чужим умом. Уж до такой низости скатилась, что жаль Петра Ивановича, развестись бы ему с ней. Только для того факт измены ее подтвердить нужно, а кто же его подтвердит? Не иноземцы же, их свидетельства синод не примет. Да Петр Иванович и не желает излишней суеты вокруг своего несчастия семейного поднимать. Но так то ж Катька Скавронская, – Елизавета Михайловна отстранила Дениса и заглянула ему в лицо. – Анна же не такова. Что ж, по молодости лет у всякого бывает, голова закружится, тем более от французского, вина ли, духов ли, генерала ли какого. Чего в том удивительного? Только Анна не способна судьбу свою с французом связать и жить на чужбине, потухнет сердечко ее без всего русского. Нашей, родной она кровиночки. Может, и мила ей свобода иноземная, да своя несвобода всяко лучше. Ты же, Денис Васильевич, послушай совета моего. Зря, по-пустому, Анну проступком ее кори. Ты лучше для нее благородство свое побереги, чем перед Голицыными рассыпать его. Думаешь, не знал дед твой Денис Петрович, что люб мне Алехан, не видел, как против всякой воли собственной бледнею перед ним, только явится. Знал и мог себе вообразить, что заблагорассудится. А ни разу в жизни не спросил, не попрекнул никогда. А говорила ему тетка его, злющая она была: «Гляди, Дениска, Алехан Орлов красивый мужик, видный. Хоть он тебе и друг, а берегись его. Положит тебя Лизка под лавку, наставит рога». Но видит бог, была я деду твоему верна и со спокойным сердцем смотрела в глаза, когда он в путь последний свой собирался, – она вздохнула, вытащив платок из пышного рукава платья, прижала его к щеке, промокнуть слезинку.
– Елизавета Михайловна, – послышался из соседних покоев голос Строганова, – ты бы нам чайку с Алексей Григорьевичем поднесла, или чего еще и покрепче, а то так всех нынче призрак капитана Новикова пугает, что я даже опасаюсь отправляться восвояси, вдруг увижу его по дороге. – Мягко ступая бархатными туфлями, Строганов появился в дверях, оправляя фалды темно-фиолетового сюртука. Потом поправил кружевное жабо рубашки и шелковый голубой галстук над ним. – Юноша еще здесь, – улыбнулся он, увидев Дениса, – спешите к юным красоткам, кавалергард, а Елизавету Михайловну оставьте нам, старикам, – пошутил он.