мужчина указал жестом на Вальдивию. Воин схватил командира испанцев за здоровую руку и повел его за собой по тропинке. Затем длинноволосый указал на Диего и Хуана – двух офицеров, обрывки изящной одежды которых свидетельствовали об их более высоком социальном статусе. После молчаливый пожилой индеец еще раз осмотрел пленников, остановив взгляд сначала на Гонсало (который находился в глубине клетки и, отвернувшись, вглядывался куда-то в ночную темноту), а после на моряке Каталане, лицо которого под взглядом индейца невольно перекосилось. Длинноволосый кивнул – и Каталану тоже увели. Дверца закрылась.
Барабанный бой становился все громче. Из толпы, собравшейся на площади перед главным зданием, начали доноситься вопли.
– У них там как будто попойка, – сказал Гонсало, перемещаясь к передней части клетки.
– Да, – пробормотал Пабло. – Да поможет нам Господь… Нам и этим четверым. Посмотрим, чей конец будет ужаснее – наш или их.
– Они – офицеры, – сказал Эронимо. – Возможно, им даруют привилегию – например, разрешат присутствовать на какой-то церемонии. Или даже позволят принять в ней участие.
Вскоре с площади донесся ответ.
Воины повели одинокую фигуру по лестнице, наверху которой уже стояли в ожидании облаченные в белые одежды жрецы. Человек, которого сопровождали воины, представлял собой довольно жалкое зрелище. Его полностью обнаженное тело было выкрашено с головы до ног в синий цвет. Туземцы внимательно смотрели, как он идет, пошатываясь, вверх по каменным ступенькам. Его левая рука безжизненно болталась вдоль туловища.
– Матерь Небесная!.. – воскликнул Пабло. – Это же Вальдивия…
Испанцы с ужасом наблюдали за тем, как двое из облаченных в белое жрецов схватили капитана за руки, а двое других – за ноги. Затем жрецы положили его на алтарь, расположенный перед маленькой каменной конструкцией на вершине пирамиды. Другие жрецы, выйдя чуть вперед, стали брызгать какой-то жидкостью на крепко удерживаемое тело Вальдивии. Еще двое жрецов помахивали чем-то вроде кадила в сторону людей, собравшихся внизу на площади. Жрец помоложе подошел к телу капитана. Вытащив откуда-то из своих одеяний черный нож, который был как будто бы сделан из стекла, туземец занес руку над головой, а затем наклонился над Вальдивией и вонзил нож под его левое ребро. Ловко орудуя ножом, жрец вырвал сердце капитана и показал его толпе, повернувшись в сторону заходящего солнца.
– Господи милосердный! – воскликнул Эронимо, закрывая лицо ладонями. – Боже мой, это уж слишком! Нельзя испытывать нас подобным образом! Смилуйся над нами!
Гонсало словно остолбенел. Ему доводилось видеть ужасы войны: женщин, выскакивающих из подожженных домов и бегущих по улице; убитых детей; повешенного индейского вождя. Однако он еще никогда не наблюдал ничего подобного. Сердце Гонсало бешено заколотилось, и он ощутил боль, тревогу и ужас. Тем не менее солдат не мог отвести взгляд от того,
