сосен-великанов, скребущих верхушками небо. Напоминает берлогу. Я никогда не узнаю, кто и когда ее построил. В земле вырыта яма глубиной в половину моего роста. Стены выложены бревнами, которые снаружи давно поросли мхом. Он грязно-бурыми лохмотьями свешивается с крыши землянки и спускается до самой земли, выдавая мое жилище лишь несколькими проплешинами. Окон нет и не было. Вместо них – дыра дымохода, выведенная в глубь папоротниковых зарослей. Так дым почти незаметен, а значит, и меня сложнее найти. Но даже если и найдет кто, подобраться незамеченным не сможет. Вся земля усыпана сухими ветками и утыкана колышками, заточенными моими заботливыми руками. Нижние венцы сруба сгнили и почти превратились в землю, которую они попирают. Пару раз я задумывался о позорной смерти на сене9. Завалится землянка, и будет мне курган. Но все никак руки не дойдут укрепить стены сруба. Хотя можно было бы укрепить венцы вертикальными кольями. Совсем обленился…
Утро выдалось не самым приятным. Лапник, что я стелил вместо топчана, давно слежался и усох, а за новым я все никак не схожу, хотя и не занят ничем. Я промерз до костей. В лесу уже опали все листья, и со дня на день я жду первого снега. Из-за холода снаружи, на потолке собирается влага и стекает вниз, превращая утоптанный земляной пол в тонкую скользкую пленку грязи. Еще один способ лишиться жизни от своей неразумности. Но это только если ты от сохи. Мы, воины, привыкли к скользкой от крови палубе. Очаг, что огорожен речными валунами в центре землянки, топлю редко. Я от рассвета и до заката брожу по округе или сижу на берегу, поэтому и обещаю себе, просушить жилье как следует, когда проснусь. И с утра снова ухожу бродить, забывая обо всех своих обещаниях. Ведь я их даю самому себе. А с собой всегда можно договориться.
Зимы намного страшней, если ты живешь один. Нет рядом соседа, который поделится куском хлеба, нет родных, нет семьи… Сейчас зима меня не пугает, но в ту, самую первую, я не умер только благодаря припозднившемуся лосю или почти умер из-за него. Это как посмотреть. Но ту встречу я буду помнить и рассказывать братьям за столом в Вальхалле, если боги смилостивятся и возьмут к себе.
Боги помнили о Торстейне. Но не всегда внимание богов идет мне на пользу. Я охотился, чтобы выжить. Но так уж получилось, что не пользовался луком. Никогда. Силки, корзины, ловчие ямы, даже праща… Все что угодно, но не лук. Порой это вызывало смех у тех, кто плохо со мной знаком и не только…
Смешно, конечно. Последний, кто успел посмеяться надо мной, был рыжий Ягге. Это случилось в одном из походов. На обратном пути «наткнулись» на мародеров, что грабят удачливых викингов, надеясь на их возможную слабость из-за раненых или павших и захваченную добычу. Хороший способ разбогатеть, но рискованный. Нет ничего страшнее викинга, у которого забирают добычу. Даже если он без рук, он подползет и вцепится зубами в пятку. И, как водится, пока корабли сходились для боя, шла перестрелка. У нас были прекрасные лучники, и среди них Ягге – лучший охотник. Он хвастался,
Смерть от старости. Позор для воина и викинга. Часто старики, чувствующие смерть, просили родных вложить им в руку клинок и проколоть им грудь железом, чтобы попасть в Вальхаллу, а не в скучные покои Фрейи, или, что еще хуже, к Хель.
