style="font-size:15px;"> ПУШКИН. Вы хотите сказать, он – один из ваших информаторов?
БЕНКЕНДОРФ. По меньшей мере, он отвечает на мои письма. Что касается его литературных воззрений, так он выражает исключительно собственное мнение, но он говорит, что вы пишете как обезьяна. Такие комментарии могут показаться крайне огорчительными.
ПУШКИН. Человек пишет не ради похвалы дураков. Совсем по другим причинам.
БЕНКЕНДОРФ. Правда? И по каким? По каким причинам человек добровольно навлекает на себе безжалостные оскорбления людей, которые думают, что он пишет, как обезьяна? Не похвала дураков, не богатство, потому что только осел думает, что разбогатеет, если будет писать что-то помимо глуповатой ахинеи, тогда что? Что заставляет человека подвергать себя таким страданиям и унижениям на глазах семьи, друзей, женщин?
ПУШКИН. Полагаю, утоление страсти.
БЕНКЕНДОРФ. Как при половом сношении?
ПУШКИН. Только когда пишешь, женщина не нужна.
БЕНКЕНДОРФ. То есть писательство нечто большее, чем онанизм?
ПУШКИН. Вы, вероятно, разбираетесь в этом больше меня.
БЕНКЕНДОРФ. Что вы хотите этим сказать? Вы переходите на личности? Потому что я не люблю перехода на личности.
ПУШКИН. Тогда вы счастливы тем, что вы не писатель.
БЕНКЕНДОРФ. Но я писатель. Я – автор сотен и сотен выверенных в мельчайших деталях донесений царю, касательно деятельности таких, как вы.
ПУШКИН. Вы когда-нибудь получали плохие рецензии?
БЕНКЕНДОРФ. Никогда.
(Они наблюдают, как НАТАЛЬЯ, широко улыбаясь, танцует с ДАНТЕСОМ).
ПУШКИН. Думаю, пришло время покинуть страну.
БЕНКЕНДОРФ. Ага. У вас разбито сердце, вот вы и желаете отправиться в дальние края. Проблема в том, что женщины везде одинаковые. И вы не можете уехать без царского дозволения.
ПУШКИН. Может, царь сможет использовать меня в какой-нибудь дипломатической миссии. Скажем, во Франции.
БЕНКЕНДОРФ. Сожалею. Во Франции все вакансии заняты.
ПУШКИН. Тогда в Китае. Где угодно. Просто позвольте мне на какое-то время уехать.
БЕНКЕНДОРФ. Его императорское величество не захочет, чтобы далекое путешествие помешало творить такому великому поэту, как вы.
ПУШКИН. Но почему царь хочет, чтобы я писал? Чем меньше я пишу, тем меньше у него поводов волноваться, что я сею измену.
БЕНКЕНДОРФ. Царь никогда не волнуется.
ПУШКИН. Я бы хотел поговорить с ним лично.
БЕНКЕНДОРФ. Говоря со мной, вы говорите с царем, и царь говорит, что вы никуда не поедете.
ПУШКИН. Это невыносимо. Я не могу жениться. Не могу путешествовать. Даже не могу писать то, что хочется.
БЕНКЕНДОРФ. Ерунда. Пишите, что хочется. Нас волнует только то, что видят другие люди. Если вы хотите писать, а потом сжигать написанное, вольному воля. Вы освободите меня от необходимости сжигать все самому. Избавитесь от
