лицезреть его аж два урока подряд, так как три часа истории у нашего класса скомпонованы в два дня. Плюс седьмым уроком – философия. Первый час обещанного факультатива. Оставалось надеяться, что я не захлебнусь за это время соплями и что меня не стошнит от радостного вида Карбони. Второго, пожалуй, избежать будет гораздо сложней…
Историк мелькал у доски в своём белоснежном свитере, улыбался и писал мелом нужные даты. Надо было задать вопрос по теме, неожиданный и сложный, чтобы он не смог ответить. Это я умею. За это меня ненавидели учителя старой школы и уже начинают недолюбливать здесь. Но, как назло, в голову ничего умного не лезло, а стоял там непрерывно нарастающий болезненный гул.
Я положил локти на парту, а голову – на них и почти задремал.
– Вопросы у класса есть?
Слово «вопросы» вырвало меня из дрёмы, и я поднял руку. По привычке и потому, что я как раз и собирался его о чём-то спросить. Но о чём?
– Елисей?
Ну да, конечно, я поднял руку один. Всем остальным всё было понятно.
Я встал и увидел, что Наташа, повернувшись ко мне, презрительно сощурила глаза. Она ведь просила не лезть к историку, а я нарушаю её просьбу. Но что спросить-то? Я его речь толком и не слышал.
– У тебя вопрос? – уточнил Виктор Валентинович, направляясь ко мне по проходу между партами.
– Да, – сказал я. – Почему вы ушли с прежнего места работы? Почему вы пошли в школу? Нормальный человек не будет работать за такую зарплату.
Класс затих.
– Елисей… – медленно начал Карбони. – Я по образованию историк, и мне хотелось получить педагогическую практику. Я не вижу ничего постыдного в работе в школе. Напротив, это дело вполне благое. Предыдущая моя работа была связана с раскопками. Летом я к ней вернусь.
– Вы грабите могилы? – вырвалось у меня. Не специально, правда.
Наташа покраснела.
А историк вдруг расхохотался. Да так, что слёзы выступили. И, смеясь, махнул рукой: мол, садись.
– О нравственно-этических аспектах археологии поговорим либо индивидуально, либо на факультативе, если это заинтересует ещё кого-то кроме тебя.
Я сел, осознавая свой провал. Надо же было сморозить такую глупость! И всё из-за дурацкой головной боли. Хотел подгадить Вите, а получилось – наклал себе же в карман.
Последние пять минут урока тянулись ужасно долго, я едва смог дождаться звонка. Даже спина Наташи, казалось, источает раздражение.
Со звонком я вскочил и выбежал из класса.
Это была самая противная болезнь в моей жизни. Так сказать, обильно приправленная осознанием своей дурости.
Раньше болеть было даже прикольно: лежишь дома, ничего делать не должен, глотай таблетки, полощи горло и читай книги. Родители опять же тебя жалеют и проявляют внимание. В этот раз всё было не так. Мать обиделась и вообще ко мне не заходила. Наташа обиделась и как будто говорила со всех своих фотографий:
