т дней. Несмотря на все упреки, я нисколько не прислушиваюсь к ее словам, веду свой собственный календарь на древесном пергаменте, мне никогда не уговорить ее купить настоящий календарь с рисунками, показывающий значения каждого месяца. Моя привычка и до того прилично ее достает, а что еще хуже, настоящий календарь продается на вес золота. Август, к примеру, месяц, во время которого случаются разнообразные беды. И так описан каждый из двенадцати месяцев, только в виде рисунков. Правда, я никогда их не видел, этих календарей, только Беатриса рассказывала. Она и показать их мне не соглашается, сходить к какому-нибудь знатному купцу взглянуть лишь глазком не позволяет.
Несмотря на то, что моя единственная мечта для нее пустой звук, я ее очень люблю. Как меня известили, я сирота. Родителей не помню совсем. Беатрис говорит, что нашла меня во дворе, когда ходила с другими женщинами на рынок, и до того я был мал и симпатичен, что не удержалась и взяла в дом. Так она и заботится обо мне с тех самых пор, когда мне было года два. Сейчас же мне двенадцать зим отроду. На заднем дворике Беатрис стоят пчелиные ульи, там же она выращивает и разводит всякие душистые, ароматные травки, которые необходимы ей для того, чем она зарабатывает на пропитание, а именно – изготовление свечей и разных ароматных эссенций. Я помогаю Беатрис поливать и удобрять ее грядки, а потом и собирать урожай. Также она выращивает красные розы, пропитания от них никакого, зато красоты они ангельской. Каждый лепесточек, словно луч закатного летнего солнца. Смотря на них, понимаешь, что и теплом они одаряют ни меньше, ни больше. Темной морозной ночью можно согреваться, лишь взглянув на них один разок. И как ни иронично, чем больше вглядываешься, тем больше тепла ощущаешь вокруг себя. Думаю, именно за это Беатрис их и любит. II. Дядя Вильям.
Сегодня 20 сентября, пятница. С нашей последней встречи прошла целая неделя. Все розы Беатрисы завяли, понятное дело, уже осень, конец сентября. Вроде как, ничего и не произошло, но для той женщины, что я люблю как родную мать, это было великой потерей. Я очень хотел ей помочь, чем мог, но к превеликому сожалению, не имел никакого понятия чем. Она очень впечатлительная женщина для здешних мест, слезы льет уж как второй день. Я даже не спал, до того неспокойно мне слышать ее горе, что сон обошел меня стороной.
Чуть только Беатрис успокоилась, мы отправились к местному кузнецу. При прополке грядок, сломалась последняя мотыга и с тех пор мы нуждаемся в новой. Мама знала его еще с детских пор, и он понимал, что мы небогатые крестьяне и продавал нам необходимое за треть цены или обменивал необходимое нам на свечи, изготовленные Беатрис.
Когда мы вошли, кузнец нас даже не приметил. Человеком он был старым, десяток уж шестой, поди, разменял. Так он был занят работой, так увлечен любимым делом, что даже глазом не воротил. Сама кузница была невелика. Куча всяких деревянных столиков, стульев, куча вещей, валяющихся без дела, в общем, настоящий творческий беспорядок, как всегда Беатрис говорила о своем шкафе с продуктами. Сам кузнец стоял у наковальни, что-то ковал, это было похоже на решетку, но удостоверить точно не могу. За спиной мастера располагался очаг, или как его называла мама, горн – место для разведения или поддержания огня. Наконец-то мастер решил передохнуть и сразу заметил нас.
– Доброго дня вам, Беатрис, очень рад вас видеть. – Поклонился кузнец, важно задрав голову. – Вы давно не заходили. Что-то сломалось? Подождите, а кто этот ваш маленький друг? – Сев на корточки, кузнец почти доставал до моей головы, дядькой он был огромным. Его дряблая жесткая рука выскочила из запачканного рукава льняной рубахи и направилась ко мне. – Мое имя – Вильям. Как величать вас, юный сударь?
– Мое имя – Роберт. – Я неуверенно пророкотал и протянул свою маленькую ручонку на съедение этой огромной ручище. Вильям пожал мою руку, не так сильно, чтоб было больно, и не так слабо, чтоб я не почувствовал.
– Очень приятно, Роберт. Имя-то у тебя какое хорошее. Я таких раньше и не слыхал. Будешь, значит, Робертом Великим – единственным Робертом в стране. Уж мне, старому мастеру, ты, сынок, можешь поверить. Где я только ни был, куда я только ни ездил, и в самых мельчайших уголках страны я не слыхал такого чудного имени. – Все не умолкал старик, продолжая меня нахваливать, ни пойми за что, но буду честен, это было приятно.
– Вильям, как так можно, молодого юношу и при даме расхваливать, почестями покрывать, вам не стыдно? – негодовала Беатриса.
– Очень стыдно. Прошу прощения, ваша светлость. – Вильям довольно резво встал с ног после разговора со мной и вновь пал на колени, явно льстя моей кормилице.
– Извинения приняты. – Пролепетала Беатрис нежным-нежным голоском и растворилась в грациозном книксене. Я и не знал, что она на такое способна, ей-богу, не знал! – А теперь к делу, Вильям. Пришли мы просить у тебя мотыгу, моя последняя поломалась при вспахивании одной из грядок. Удостоишь ли ты нас такой чести?
– Чего ж не удостоить? Такой прекрасной даме с таким прекрасным пареньком и в дар
