расплатиться!» И куда ни бросала взгляд – на оттаявший асфальт, на грязно-жёлтые стены кирпичных домов, на тёмные и шершавые стволы деревьев – видела лицо учительницы: усталые глаза, воспалённые веки, дрожащие губы…
«Тьфу на неё!» – бодро и уверенно поучал первый голос.
«А вдруг баба Зоя права?» – пугливо возражал второй.
«Трусиха! Хохотом отпугни все страхи!»
– Ха-ха-ха! – попробовала было засмеяться Дунька, но на последнем слоге звук почему-то пропал, будто тихо растаял под слепящим весенним солнцем.
Она снова силилась беззаботно хохотнуть. Но получалось это вымученно и противно.
А дома её ждала беда: умер пудель Крезик. Дунька сначала ничего не поняла. Снимая куртку и сапоги, стала громко стыдить его:
– Крезик! Ты что это меня не встречаешь?
Но Крезик не появлялся. Такое случилось впервые. Обычно он, пока Дунька открывала ключом дверь, от радости уже нетерпеливо поскуливал. А после того как она скидывала рюкзак с плеч, ставил лапы ей на грудь и лизал подбородок. Где он? Проспал её, что ли? Небось дрых под диваном, а сейчас не спешит, делает зарядку, по очереди вытягивая то передние, то задние лапы.
Весело подпрыгивая, промчалась по прихожей и заглянула в кухню. Крезик лежал, растянувшись на полу в какой-то очень неестественной позе.
– Ты что лежишь, как мёртвый! Хватит притворяться! Вставай! Хочешь, я тебе конфетку дам?!
Конфетами они с мамой пуделя не баловали. На все Дунькины «почему?» мама шуткой, как, впрочем, и ей в детстве, отвечала: «От сладостей попа слипнется! – и уже серьёзно поясняла: – Конфеты для собачьих зубов вредны! Будут шататься и выпадать». Дуньке в это верилось с трудом. Но при маме Крезика сладостями не угощала. А вот без мамы пуделю иногда и перепадало.
Но и на конфетку Крезик не купился, даже ухом не повёл, лежал, странно запрокинув голову набок. Тогда Дунька подошла и легонько подёргала его за обрубок хвоста. Опять никакой реакции. Даже не пошевелился. Тогда она погладила его по морде. Но ни одна мышца пуделя не дрогнула от её ласковых прикосновений. Дунька подняла веко собаки, как это делали соседи, когда она тогда притворилась мёртвой, и в ужасе отпрянула. Крезик был действительно мёртв. Его застывший, безжизненный взгляд прямо-таки сковал Дунькино тело. Она долго не могла сдвинуться с места, будто шерстяные носки прилипли к полу. Хотелось закричать что есть мочи, но голос застрял внутри.
Пёс лежал на кухне возле миски, в которую Дунька утром бросила несколько крупных куриных костей. И тут до неё вдруг дошло: подавился! Возле собачьей морды на полу застыла лужица крови. Дыхание перехватило. Заплакать бы – от этого, наверное, стало бы легче. Но слёз не было. И только что-то свернулось горячим тугим комком в груди. Говорила ведь мама: «Не смей давать Крезику эти острые кости!» Но Крезик так просил, такими глазами умолял её! И Дунька, втихаря от мамы, подбросила эти злосчастные кости пуделю.
Склонившись над собакой, нежно
