это известно некоторым посетителям Александринского театра, написан Достоевским. И, по моему мнению, всякая переделка в драму романов Достоевского есть сама по себе идиотство. И сцене, которая уважает, – не себя! кто себя не уважает? – а искусство, сцене, которая хочет давать не только «зрелище», но и художественное произведение, – не следовало бы давать переделок романов именно Достоевского. Таково мое мнение, которого я держусь. Ведь вопрос переделки, «окрыления» или «дельёрничества», – как говорят теперь, – это, в сущности, вопрос: сколько из такого произведения можно выкинуть страниц, без вреда для произведения. Сколько, другими словами, страниц является лишними, неважными или ненужными? Какие же Крыловы и Дельеры могут произносить такой суд над Достоевским?
Достоевский не писал маленьких писем, он писал длинно. В его романах всегда сотни страниц, и из этих сотен страниц трудно что-нибудь выкинуть, без вреда для смысла или просто понятности художественного произведения. Центр тяжести произведений Достоевского лежит часто не в словах и действиях героев, а в тех тонких психологических рассуждениях, которые автор говорит «от себя». Выкинув все эти «отсебятины», вы не оскопите произведение, – вы скорее отрежете у него голову. Останутся только больные нервы людей, болезненные поступки нервнобольных людей, и не будет тех мыслей, которые объясняют нам душу, поступки этих людей. Люди мечутся по сцене, убивают, каются – и вы совсем не знаете, почему все это ими делается. От сцены веет бедламом. Это не Достоевский.
Если вы бывали в Чернском уезде[3] и читали там роман Достоевского, – вы, конечно, припомните, что одну из самых основных особенностей князя Мышкина составляет его падучая болезнь. Кн. Мышкин болен падучей[4]. Достоевский тоже был болен падучей. И я думаю, что если бы Достоевский не был болен падучей, – он не мог бы так до боли чувствовать малейшее движение человеческой души. Писателю хорошо страдать падучей. Из теперешних писателей, судя по их произведениям, никто не страдает падучей. Перед припадками падучей кн. Мышкин достигает такого нервного подъема, почти ясновидения, что ему становятся понятны малейшие изгибы, – или, как сказал бы Волынский, «малейшие изгибы спирали души окружающих». Он достигает необычайной, болезненной чуткости, и ему бросается в глаза многое, что остается незаметным для окружающих его обыкновенных, «нормальных» людей. Он превращается в человека, с которого медведь содрал кожу и которому всякое малейшее прикосновение чувствительно и болезненно. Меня никогда не обдирал медведь, но я думаю, что это именно должно быть чувствительно и болезненно. Вот тайна необычайной чуткости кн. Мышкина, его отношений к окружающим. Как же вы у князя Мышкина отнимете его падучую болезнь? Покажете его нам без падучей? Он будет для нас непонятен. А можно ли на сцене в каждом акте изображать падучую? Я спрашивал у г. Далматова. И г. Далматов сказал, что нельзя.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
