предстоящей встречи, предался воспоминаниям.
Впервые он увидел её в дверном проёме. Он сидел за столом, когда открылась входная дверь. С улицы в полумрак помещения ворвалось солнце, и в его сиянии, вся просвечиваемая им, стояла она. И было не совсем ясно, то ли свет её объял и содержит в себе, то ли это она лучится охапками света. Платье казалось прозрачным. Стройный, изящно изогнутый силуэт тела завораживал. Тогда он буквально потерял дар речи.
Её простодушное личико сияло. Голос её и манера говорить моментально покорили его. Они стали встречаться. У них было любимое место для встреч. На высокой лестнице, спускающейся к реке. Она спускалась к нему с её вершины, а он, восторженный и радостный, поднимался ей на встречу. Потом они шли вдоль реки к лесу, и не было для него минут более счастливых. Так продолжалось…
Звуки гармошки нарушили его воспоминания.
В вагон вошёл слепой гармонист. Не по росту большая куртка. Большие чёрные очки. Длинные тёмные волосы. На худощавом лице шрамы, как от ожогов. Под локтем свисал матерчатый мешочек, в который сочувствующие сами опускали деньги. В основном, конечно, мелочь. Играл он не очень искусно, но на это никто не обращал внимания. Наигрывая мелодии всем известных песен, он протискивался между рядами. Люди в тамбурах открывали ему межвагонные двери. А он просто шёл и играл. Он даже не благодарил никого и ни за что.
Александр Николаевич встал и, сунув в его мешочек деньги, вернулся на своё место у окна.
– Одет безвкусно, но чисто и аккуратно, – отметил он. – Значит, есть кому ухаживать за ним. Игра простого деревенского парня, возможно, когда-то первого парня на деревне. Игра измученной русской души, умеющей боль и горечь жизни обращать в личное веселье.
И тем не менее ему показалось, что между этим незрячим гармонистом и японской пианисткой имеется что-то общее. Что-то неуловимое связывало их в его сознании. Ему захотелось продолжения музыки. Он встал и пошёл за слепым гармонистом. В соседнем вагоне было шумно, и даже игра гармониста не повлияла на общее настроение. Народ в центре вагона смеялся и урчал в удовольствии от наблюдаемого им зрелища.
Совсем молодой дог серой масти, крутя головой, бросался на стену вагона, неистово скребя по ней лапами. По стене же то метался, то замирал, чуть вибрируя солнечный зайчик. У противоположной стены сидел парень с зеркальцем. Глупый пёс, отскочив, вновь и вновь набрасывался на живое, весёлое пятнышко, пытаясь зацепить его.
Александру Николаевичу стало жаль пса:
– Дуралей, – подумал он, присаживаясь на свободное место, наблюдая за собакой и людьми. – Однако какая прекрасная метафора. Если разобраться, чем же мы-то, все те, кто сейчас смеётся над псом, лучше него? Меня-то, например, что влечёт? Такой же солнечный зайчик. Иллюзия. Очередная иллюзия. Можно потрогать и только. «Когда я тебе нужна, я всегда твоя» – вспомнил он строку из давнего письма Зои. – Ты нужна мне, сердце моё. Ты мне очень нужна. И никто мне тебя не заменит.
