а. Я никогда не любила эту праздничную суету, от которой все поголовно сходили с ума. От одного только вида елок, мишуры, шариков и мерцающих всеми цветами радуги гирлянд, меня начинало поколачивать так, что желание сбежать на край земли возникало самым первым по утрам, усиливалось в течении дня и становилось таким сильным, что к тридцать первому числу я уже всерьез начинала искать билеты туда, где не празднуют очередную смену цифр в календаре. И у меня были на это свои причины. Первая – люди. Их становилось слишком много. Абсолютно везде: на улице, в магазинах, в метро… Все они весело улыбались, считая необходимым протиснуться почти вплотную, едва не наступая на ноги, обернуться и произнести: « Извините! С наступающим!!!» И нестись дальше со своими пакетами и свертками. Как будто мне было дело до их извинений. В любой другой день я старалась выбрать такое время, когда в супермаркете будет как можно меньше посетителей, но перед праздниками это превращалось в невозможный квест… Кажется, даже если бы я заявилась туда глухой ночью, то обязательно найдется несколько десятков, а то и сотен человек, кто будет там шарахаться между рядами с полными тележками продуктов. Вторая – мандарины. И как бы странно это не звучало, но я любила их до безумия и ненавидела ничуть не меньше. От запаха мандаринов у меня начинало сосать под ложечкой. И пока одна рука тянулась к связкам этих вкусных оранжевых засранцев, вторая уже начинала искать в недрах сумки упаковку с «Супрастином». Такая вот несправедливость – аллергия на то, что очень хочется. Больше всего на свете. А в канун Нового года устоять становилось практически невозможно. Пара съеденных долек и пальцы через полчаса начинают напоминать сардельки, если тут же не проглотить пригоршню таблеток… То еще счастье. Ну и третье – тридцать первого декабря меня бросил парень. Пусть уже прошло четыре года, и все это было еще в институте, но каждый год в счастливых лицах прохожих я видела улыбку того единственного и слышала: « Луковая, короче… я тут подумал… в общем, не звони мне больше. Ок? Не кисни только. Давай, с Наступающим тебя.» Дело было даже не в том, что меня бросили, а в том, что мою фамилию подло исковеркали, делая ударение на первый слог. Добивая окончательно и с особым садизмом.
Я стояла рядом с ёлкой, к которой Лешка, как оказалось, попросил прийти пораньше вовсе не для того, чтобы побыть вдвоем подольше, хватала морозный воздух и никак не могла понять за что. Что я сделала не так? Ведь все же было хорошо… Мир тогда для меня сжался в точку и стал превращаться в расплывающееся, веселящееся, цветистое пятно – я просто боялась разреветься в голос, вытирала рукавицами слезы, проваливаясь в скулящую пустоту. Лишь когда рядом появились Анютка с Мироном, и мы вместо запланированного кино поехали к ним домой, меня прорвало. Я не слышала, что она меня спрашивала, позволила стянуть с себя пуховик, шапку и ботинки, уткнулась в плечо и завыла:
– Нюта-а-а… он меня Луковой назвал… – повторяла я, закапываясь в ее объятия все глубже, – Нюта-а-а… и ещё сказал не звонить…
Произнести вслух то, что меня бросили, я так и не смогла, но Анечка все поняла сама. Мы с ней дружили с первого класса, всю школу просидели за одной партой и даже поступать пошли в один университет. Только я на матфак, а она на бухучет.
Мироша был тут же изгнан в комнату, меня усадили за стол на крохотной кухоньке, где мы вдвоем проревели до глубокой ночи, все сильнее убеждаясь, что верить мужикам нельзя. Никому из них нельзя. И всем им нужно отрезать яйца по самые уши. Только Мироша не попал в этот расстрельный список. Но он был единственным, кому не грозила принудительная кастрация, по одной простой причине – с девятого класса представить Анютку без Мирона и Мирона без Анюты было невозможно. А ещё они ни разу не поругались, женились сразу после первого курса и перед самым дипломом родили Олечку. Такая вот настоящая любовь, глядя на которую мне тоже хотелось своего кусочка счастья, хотя бы приблизительно похожего на их идиллию. Но счастье исковеркало фамилию и попросило не звонить… А я хотела, порывалась набрать номер, каждая цифра которого горела огнем в голове, психовала на Нюту, отобравшую телефон, снова захлебывалась слезами и отказывалась верить в такую простую истину – меня бросили. Бросили, как надоевшую куклу.
Мироша с Анютой тогда меня спасли. Каждую минуту кто-то всегда был рядом со мной. Нюта договорилась в деканате, чтобы мне разрешили сдать преддипломную сессию позже, выходила со мной на все экзамены, и я ее сдала. С грехом пополам, конечно, но сдала. Мироша помог с дипломом. До сих пор помню, как он укачивал Олечку и проверял мои расчеты, возвращаясь с работы. Я тогда даже предложила Нютке его клонировать. Откуда он брал силы и терпение, ведь я практически поселилась в их съемной квартирке. Даже на работу в школу меня пристроил. Правда я оттуда сбежала через полгода и без раздумий поехала следом за ними. Нюте с красным дипломом были рады практически в любой фирме, и она сперва пристроила меня, а потом и Мирошку. Я была счастлива уехать куда угодно, работать кем скажут, лишь бы вокруг ничего не напоминало про Лешку. И мы снова жили в одной квартире, тоже съемной. Но ее оплачивала фирма. По нашим впечатлениям это было настолько роскошно,
