style="font-size:15px;"> Зевнув на этом месте, Серо хотел закрыть глаза, но Гайк с жадным интересом девятнадцатилетнего юноши, впервые встретившего участника реальной битвы, продолжал расспрашивать:
– А потом? Что было потом?
Серо задумался, глядя в небо чуть прищуренными зеленоватыми глазами и вспоминая минувшие бои.
– Потом освободили Талышинское ханство. Почти без боя. В Ленкорани Котляревский решил закрепиться, но там меня в первый же день в грудь навылет ранили, не увидел, как наши войска в крепость ворвались. А Котляревского в голову ранило. Жив остался, но почти ослеп, и рана тяжелая. Говорят, мозг можно видеть.
– Мозг! – в ужасе воскликнул Гайк. – Как же он живет?
– Муки терпит нестерпимые. Я сам был тяжело ранен, едва не умер, но после того, как Нерсес отслужил литургию Святого Георгия, быстро поправился. Не пойму, почему молитвы не помогли генералу – ведь в Ванкском соборе, когда звонили колокола в честь победы, многие молили Господа вернуть здоровье Котляревскому. И все напрасно. Почему? Объясни, ведь ты изучал науки.
– Потому, возможно, что твои раны были легче, – неуверенно заметил смущенный Гайк, – но если такова воля Божья, мы должны это принять, – перекрестившись, он приложил руку к груди, однако Серо упрямо качнул головой:
– За победу при Асландузе и взятие Ленкорани русский царь осыпал наградами трусливого Ржевского. Почему Бог допускает подобные несправедливости?
– Нам на земле не видно того, что доступно взору Всевышнего, поэтому нашему разуму не все дано постичь, – вздохнул Гайк, – а что ты делал потом, когда оправился от ран?
– Мать моя уверилась в силе молитв и просила светлейшего Нерсеса помочь мне изучить науки, чтобы стать священником. По ее желанию я отправился в Эчмиадзин, но учился в духовной школе совсем недолго – быстро понял, что быть священником не по мне.
– Почему?
Серо добродушно засмеялся и махнул рукой.
– Не могу сидеть с книгами и пером писать, скука меня берет невыносимая. Читать еще кое-как научился, а пишу с трудом. И я сказал светлейшему Нерсесу: наверное, меня Бог создал, чтобы я не молитвами, а саблей святую нашу веру защищал. Он усмехнулся, но понял меня и не настаивал, а когда его утвердили архиепископом Тифлисским, я вместе с ним вернулся в Тифлис. И теперь, когда мы к Ереванскому хану отправлялись, мне сам Ермолов приказал светлейшего Нерсеса беречь.
Имя грозного наместника Кавказа еще сильней разожгло любопытство Гайка.
– Скажи, Серо, каков из себя Ермолов?
– Высок, бесстрашен, лицо, если надо, такое грозное сделает, что люди при одной беседе с ним дрожать начинают. Перед врагом заискивать не станет – не Ртищев. Когда послом в Иран ездил, сам шах перед ним дрожал и на все требования русских согласился, – неожиданно Серо рассмеялся, – говорят, шах показал Ермолову картину – на ней
