лица! Что было не так, сразу и не понять. И все сидят и стоят, уткнувшись в телефоны. Странно. Я чувствовал себя как потерявшийся во времени ребенок. На Тверской зашел в «Макдоналдс», захотелось гамбургера с колой. Ел, смакуя каждый кусочек, каждую крошку. Рядом сидел мужчина лет пятидесяти и смотрел в телефон. Ненадолго оторвавшись от экрана, он спросил:
– Ты из тюрьмы, что ли, вышел?
Спрашивать такое у незнакомого человека по меньшей мере неприлично, но он был прав.
– А заметно?
Мужчина ничего не ответил. Он подвинул ко мне свой неначатый обед и направился к выходу.
Я шел по бульвару к своему дому в Столовом переулке и представлял, как обниму Наташу, как выбежит мне навстречу Анечка, которой одиннадцать, как мы будем стоять, обнявшись, и плакать по времени, которое у нас отобрали. Последний раз мы виделись с Наташей два месяца назад. Казалось, она чем-то обеспокоена.
Наташа
Мне так страшно… Вы себе не представляете, как мне страшно. И стыдно. Хожу к нему, передачи передаю. В церкви свечи ставлю за его здоровье. А потом дома, уставшая, падаю в объятия его лучшего друга, с которым мы уже восемь лет вместе.
Когда Сережу посадили, я думала, что не выживу – с малышкой на руках, без работы, одна в чужом городе. Сначала хотела уехать к матери в Новосибирск, но Сережины родители отговорили, мол, пропадет он без тебя, ты нужна ему. Передачи кто будет носить? Со временем я научилась жить без мужа, работать пошла, дочку в ясли устроила. Сережкин друг Антон помогал нам. А однажды под Новый год пришел с елкой, Анечка выбежала к нему и закричала: «Папа елку плинес! Улаа!» Так Антон и остался у нас. Новый год вместе отметили, потом старый Новый год, потом на 23 февраля я ему купила одеколон, а он на 8 Марта мне мимозу принес и колечко. Летом мы в Анапу все вместе ездили… Много раз обсуждали с ним, как сказать Сереже, что мы вместе. Антон не мог, это его друг детства, ну как ему рассказать о предательстве?
А я? Я тоже не могла. Все откладывала, вдруг как-то само устроится? Однажды я решилась. Прошло пять лет, как Сережа сидел, мы стали совсем чужими людьми. Каждый раз на свидании он смотрел на меня такими влюбленными глазами, а я отводила взгляд. Мне совсем не о чем стало с ним говорить. Было обидно за несправедливость его судьбы, ведь он сидел за убийство, которого не совершал, а теперь вот друг детства и жена оказались предателями… Я приехала в тюрьму с намерением рассказать ему правду, но на свидание он не пришел. Заболел. И всё. Никакой информации. Через месяц он все так же был болен. Я писала, звонила, приходила, все без толку. Через три месяца нам разрешили свидание. Он хромал, на щеке появился бордовый рубец и шрамы на руках. Он как-то по-стариковски кашлял, все время извинялся за свой внешний вид, но так и не рассказал, что случилось.
А я так и не смогла ему признаться про нас с Антоном. Его все щадили и оберегали: и мы с Антоном, и его родители, а друзей, кроме нас, у него не осталось. Вот пишу сейчас это непонятно зачем, и мне так невыносимо страшно
