Давыдовских четвергов – ректору Московского университета Александру Аполлоновичу Мануйлову. Обнародование этого произведения 16-летнего автора требует некоторого предисловия.
Мне кажется, я не погрешу против объективности, если скажу, что появление моей матери на «четвергах» производило весьма приятное впечатление и ученые мужи в большинстве случаев не оставались равнодушными к ее обаянию. Сергей Львович садился играть ее любимые вещи Годара, профессор хирургии Спижарный находил слова, совершенно не соответствовавшие его грубоватой наружности, но крепче других был пленен профессор Мануйлов.
Пасхальные каникулы 1908 года мы с мамой проводили в Петербурге и, случайно встретив Мануйлова на Невском, узнали, что он приехал из Москвы на сессию Государственного совета, членом которого состоял (от Университета). Александр Аполлонович поспешил пригласить маму на ближайшее заседание Государственной Думы, добавив, что ожидаются интересные дебаты по еврейскому вопросу, и на следующий день в гостиной моей тетки Валентины Гастоновны, у которой мы на этот раз остановились, появилась грузная фигура (и львиная голова) Мануйлова, заехавшего за мамой, чтобы сопровождать ее в Таврический дворец. Этого факта и последующих разговоров о думских дебатах было достаточно, чтобы в моем дневнике появились следующие строки:
Кто эта дама с accroche-coeur'ом[26]
Сидит в парламенте с recteur'oм?
Заметно всем, что муж науки
С ней не испытывает скуки.
Под обаяньем светской встречи
Он не внимает бурной речи
Антисемитов, юдофилов.
Погиб профессор Мануйлов!
В конце 1913 года в давыдовском кружке возникла мысль поставить в домашней обстановке пародию на античную трагедию Венкстерна и Гиацинтова (тоже членов кружка) «Тезей». Руководить спектаклем взялся Южин. Постановка была осуществлена у нас в доме в начале января 1913 года. К описанию этого спектакля я вернусь в свое время, а теперь хочу коснуться одного лица, уже появлявшегося на страницах моих воспоминаний и также принадлежавшего к давыдовскому кружку – Софьи Михайловны Мартыновой.
В ее доме зимой 1902–1903 годов (когда я была еще в обличии Золушки) произошло мое первое соприкосновение с московским обществом. Впоследствии я стала часто бывать у Мартыновых, особенно с тех пор, как Марина и Вера поступили в Арсеньевскую гимназию, одним классом старше моего. Как я уже говорила, Софья Михайловна (как ее называли в Москве – Сафо Мартынова) принадлежала к типу femme savante и носила английские костюмы, гладкие прически и туфли без каблуков, много курила, прекрасно ездила верхом и культивировала тон простоты. В ее кабинете лежала зеленая суконная скатерть, испещренная автографами людей, посещавших ее салон. (Эти автографы были зафиксированы вышивкой шелком и принадлежали людям чем-то знаменитым; других Софья Михайловна к своей скатерти не допустила бы.) Эти знаменитые люди окружали С.М. по причине ее всеми признанного ума и вопреки ее некрасивому лицу монгольского типа; отношения с некоторыми из них
