успех, как давит ответственность на работе и о том, какие все мужики, в сущности, скоты.
Я старалась быть максимально деликатной по отношению к ней и не особенно влезала в её жизнь. Но она всё равно улыбалась, щуря свои глазки, – то ли от дыма «вечной своей папиросы» (так, кажется, Цветаева писала, не помню точно), то ли ещё почему.
Как-то я застала её за сборами в отпуск: на диване были разложены какие-то допотопные лыжные штаны, ковбойки и лифчик чуть ли не московского производственного объединения «Черёмушки». И кто меня дёрнул за язык сказать, что здесь для комплекта не хватает только гитары и бороды: понятно ведь, что либо борода, либо лифчик.
Ну, сложно мне понять, зачем взрослой тётке надо тратить своей отпуск на конно-пеший переход по Алтайским каким-то там горам или плоскогорьям. Собственно, об этом я её и спросила. Только и всего.
Напрасно я это сделала. Она перестала щуриться и пристально, с ненавистью посмотрела на меня. Потом сказала:
– Я не могу больше придумывать себе, чем занять свои выходные. И не могу каждый год придумывать, чем заполнить свой отпуск. А также вообще всю жизнь. И я не знаю, что мне с ней дальше делать.
– С кем, с жизнью?
– И с ней, и с матерью. Она всегда всё решала, она всё сама делала. За меня. А где я сама, где всё моё? А всё моё живёт своей отдельной содержательной жизнью в малогабаритной квартире в Чертаново. А меня как бы нет. Ни там, ни здесь. Но никто об этом не знает. И тебе я больше ничего не скажу. Ты всё прыгаешь с пестика на пестик («Ого!» – удивилась я), а я-то хорошо знаю, что такое настоящее…
Грубая она всё-таки девица. Действительно, бороды ей не хватает.
Хотя моё хорошенькое рыльце действительно было в пуху. И, если уж называть вещи своими именами, пробы на мне ставить негде.
После этого мы долго не виделись. Я по-прежнему на предельных скоростях носилась по городу и всему миру, и при этом ещё умудрялась не бросать своё увлекательное занятие (как же неприлично она тогда выразилась!), а в её жизни по-прежнему не менялось ничего.
Но вот однажды весной, в те недолгие дни, когда жизнь воспринимается исключительно через забытые за зиму запахи и неясное томление в теле, она позвонила мне. Панической скороговоркой выпалила, что грядёт встреча её одноклассников, что там будет Он – ну, тот, который в Чертаново. Что ей нужна отличная стрижка, и поэтому отдаться она может лишь в мои непрофессиональные, но умелые руки.
Ах, кто бы знал, как мы обе волновались! В каждой пряди её слабеньких волос пряталось моё желание сделать её неотразимой. Мне казалось, что на эту дурацкую встречу одноклассников идём мы вместе, и её поражение станет, несомненно, и моим.
Он действительно был Адам. Родители приехали в Москву из Польши, сына отдали в спецшколу учить французский язык. Всё-таки какие-никакие, а иностранцы. Сын был способным, и на него возлагались большие надежды.
Со второго класса они стали учиться вместе и сидеть за одной партой, пока в
