Толкаясь, перескакивают через турникеты и бегут к автобусам занимать сидячие места. Качая головой, прижатый к стене охранник привычно изумился:
– Эх, и дурдом!
У него раздутое лицо, которое похоже на маску. Лишь моргают маленькие заплывшие глаза и шевелятся губы. Гладко уложены белые волосы. Он сидит прямо и неподвижно. Его руки лежат на столе, он прячет изуродованную левую кисть, на которой отсутствуют пальцы.
– Сегодня, в этот необыкновенно важный для меня день, хочу сказать чуть больше личных слов, чем говорю обычно. Я хочу попросить у вас прощения.
Он едва сдерживает подступившие слезы, когда дрогнувшим голосом произносит:
– Я никогда этого не говорил, сегодня мне важно вам это сказать. Боль каждого из вас отзывалась болью во мне, в моем сердце. Бессонные ночи, мучительные переживания. Что надо сделать, чтобы людям хотя бы чуточку, хотя бы немного жилось легче и лучше? Не было у меня более важной задачи.
Хлопок вылетевшей пробки. Из зеленой бутылки побежала пена. Торжественный бой часов и звон хрустальных бокалов. За окном взрываются петарды, раздаются радостные крики, в небе рассыпаются огни салюта.
Сидя за праздничным столом, Люба чистит апельсин и раздраженно говорит:
– Ладно, успокойся со своим Ельциным. Чего ты возмущаешься? Я тоже ни одному его слову не верю, но и что дальше? Он у тебя прощение за все попросил.
– И что? Он больше ничего не должен?
– А что тебе еще? Он теперь обычный пенсионер. Он тебе сам сказал: «Я устал, я ухожу». Встал и ушел. Что тебе еще надо?
– Раньше надо было… – тихо проворчал он.
– Ох! – кисло скривилась Люба, сплевывая в ладонь косточки. – Ты прямо, как этот… Не он, так другой. Ты думаешь, при другом тебе лучше жилось бы? Простой человек как был… Ты думаешь, этот лучше будет?
Она собрала со стола мусор в мешок, унесла грязную посуду. Вернувшись, села на свое место и сказала:
– А ты почему злой такой? Чего ты выступаешь? Тебя разве бог не учил всех прощать?
В углу стоит наряженная елка. Мигают огни, на дрожащих ветвях покачиваются игрушки.
– Нина, тебе чего положить?
– Это не моя тарелка.
– Какая разница? Твоя, моя. Мы, кроме сифилиса, ничем не болеем. Чего тебе наложить?
Наплясавшись, тучная Нина тяжело дышит, поправляет прическу и обмахивается платком.
– Мне, пожалуйста, мужичка. Вот сюда, на тарелочку.
– Мужичка рано. Пока не готов, разогревается в духовке.
– А кто там у тебя сидит?
– Сосед. Кто там еще может быть?
– Какой? Который напротив живет? – она презрительно поморщилась. – Не в моем вкусе. Такого не надо. Метр с херчиком.
Позади нее на стене висит картина. Улицы итальянского города затоплены водой. По ним плывут гондолы с музыкантами и целующимися влюбленными.
– А ты Олечку звала?
– Звала, я всегда всех зову.
– Не
