е облака вдали на горизонте – неизменный пейзаж, предстающий перед моим взором уже многие и многие годы. Всю жизнь одно и тоже, как будто смотришь не в окно, а на тщательно прорисованные вариации одной и той же картины, написанные в разных, но одинаково бедных палитрах.
Я вздохнул, прошел в помещение склада и выплеснул в опустевший бокал остатки австралийского шираза. В этот момент над дверью зазвенел серебряный колокольчик.
– Добрый день! – хрипло вымолвил появившийся в лавке странник и снял широкополую шляпу.
Путник был немолод, а поджатые тонкие губы, глубокие морщины и маленькие отекшие глазки за стеклами роговых очков прибавляли его вытянутому лицу угрюмости и старили еще как минимум на десяток лет. Длинное, видавшее виды пальто, висевшее на нем как на вешалке, не особо скрадывало болезненную худобу, а скорее даже подчеркивало ее.
Гость пригладил свободной рукой обильно тронутые сединой волосы, прижал обрамленную потрепанной бахромой шляпу ко впалой груди и робко направился к прилавку.
Он не представлял для меня ровным счетом никакого интереса, ибо в его маленьких бегающих глазках явственно читались нерешительность и полное отсутствие авантюризма.
– Чего изволите? – нехотя процедил я, неспешно подойдя к прилавку.
Мое лицо с каждым шагом приобретало все более и более кислую мину, выражающую тоску по великим делам, вселенскую скуку и неготовность к общению.
– Я бы хотел получить немного золота, – сказал мужчина прокуренным басом, закашлялся, и достал из кармана потертого зеленого пальто стеклянный куб, – у меня есть живой Джулс.
– Живой Джулс? – я без энтузиазма оглядел прозрачный контейнер, в котором застыл ставший от страха фиолетовым жук-хамелеон. – И зачем он мне?
– Говорят, они разумны, – с надеждой произнес странник и, пытаясь скрыть волнение, нервно облизал пересохшие губы.
– Все джулсы, которые побывали в моих руках до этого момента, не выказывали даже намеков на существование мозгов, – уверенно соврал я, взял в руки куб и посмотрел в черные глаза-бусинки.
От моего пристального взгляда жук попятился и стал желто-оранжевым, что означало крайнюю степень обеспокоенности.
– Я дам за него унцию золота, – без всякого интереса произнес я и протянул куб посетителю.
– Унцию золота, всего унцию? – выпалил странник, задыхаясь от удивления и, наконец, сфокусировав взгляд. – Да он стоит в тридцать раз больше!
Я молча пожал плечами, и начал внимательно изучать причудливый рисунок многовековых трещин на поверхности каменного прилавка, а горе-энтомолог теребил правый ус, и, видимо, что-то подсчитывал в уме, беззвучно шевеля губами. Инспирированная мной театральная пауза грозила стать бесконечной.
– Пять унций, – натужно выдавил посетитель, пригладил свалявшиеся пепельно-серые волосы, и надел шляпу, делая вид, что собирается покинуть мою гостеприимную обитель.
– Жук может стоить сколько угодно, но я дам за него унцию, – мой голос и взгляд источали бесконечную усталость и категорическое нежелание торговаться.
– Унцию, всего унцию, – запричитал странник, всплеснув похожими на конечности богомола руками, – но в Аркаре ужин с ночлегом стоит вдвое больше!
– Две унции, чтобы Вы не умерли от голода, – отрезал я и подвинул куб с теперь уже ярко-красным жуком еще ближе к моему незадачливому визави, – две унции, и точка, при условии, что в следующий раз принесете мне бутылочку Аркарского.
– Черт с тобой, забирай! – отчаянно выдохнул терзаемый нуждой путник и с досадой хлопнул правой ладонью о прилавок.
– Получите, – бесстрастно сказал я, нажал клавишу на похожей на древнюю печатную машинку кассе, и выложил перед гостем два маленьких мешочка, наполненных золотым песком.
– Ты – не меняла, ты – грабитель! – проворчал возмущенный клиент, надел наконец-таки шляпу, и, развернувшись ко мне спиной, спешно направился к выходу.
– Рад был помочь! – крикнул я вдогонку, и унес джулса в хранилище.
Под кварцевой лампой кожистый панцирь жука приобрел естественный ярко-зеленый цвет, а это говорило о том, что насекомое погрузилось в дремотное спокойствие, которого так остро не хватало мне. Что ж, хотя бы день начался неплохо, подумал я, короед стоит унций двадцать, и нужно успеть его продать, пока не перестанет менять цвета.
Я вернулся в лавку и увидел, что по дороге идет дородный путник, облаченный в пыльные, кое-где проржавевшие рыцарские доспехи. Он брел, что-то бормоча себе под нос и понуро опустив голову. Его разукрашенный золотом меч слишком низко болтался на поясе и со скрежетом волочился по пыли, вычерчивая в ее толще причудливые узоры. Рыцарь остановился, повернул голову в сторону
