вкрадчивый апрель,
соблазн дурманящего мая
и на июльскую свирель
победно уши затыкая,
он на заветную поляну
упал обломком дельтаплана…
Он огляделся: все та же заря
хрупко ложится в ладонь сентября.
И величавый, как хлебное поле,
август уходит, махнув на прощанье
предлистопадным зелёным раздольем,
предледоставным студёным журчаньем.
И тот же памятный туман
вобрал к себе с тобою вместе,
как перебитый дельтаплан,
обломки совести и чести.
Кровавой грудой в том тумане
все клятвы, преданные нами.
…Сидишь, удобно развалясь,
довольный, сытый, полупьяный,
но тянет, как змеиный глаз,
к себе заветная поляна.
Кривой стартёр
Когда в дорожном запустенье,
устав чихать, заглох мотор,
шофёр достал из-под сиденья
«кривой стартёр».
И, проклиная бездорожье
и вспоминая чью-то мать,
мы с ним ловили искру божью
и не могли никак поймать.
Тупое грубое железо
вертела нервная рука,
как кружит леший ошалелый
в глухой чащобе грибника.
Уже в глазах плясали черти,
ладони жгло сильней костра,
и в сумасшедшей круговерти
нашлась пропавшая искра.
И, разогнув немую спину,
тугой баллон с размаху пнув,
он влез в промозглую кабину,
туманом руки сполоснув.
Опять дорога нас кидала,
как потрясение основ…
И я зарылся в одеяло
худых надежд и рваных снов.
Нас затащили против воли
в нечистоплотную игру –
одни топились в алкоголе,
другие лезли на иглу,
иные гимны пели строем,
а кто-то книги жрал запоем.
Весь этот вздор, вся эта чушь –
Кривой стартёр для наших душ,
больных, издёрганных и слабых,
себя сгубивших на ухабах…
Взяла машина речку вброд,
а за стеной тугого ливня
не то закат, не то восход
горел пугающе призывно.
Он вышел прочь, он вышел навсегда
и не услышал щелканья запоров,
он знал, что есть дорога никуда
вне крупных ссор и мелких разговоров.
Но где она? Он громко крикнул ей:
– Пусти к себе, помилуй, сделай чудо!
Она сказала: – Приходи скорей,
ко
