не догадаетесь! – обучение человека эффективному поведению в экстремальных условиях цейтнота. Ежедневная практика выживания учит принимать наилучшее решение в самых провальных ситуациях. Этакий бытовой армейский блицкриг. Должностные и личные отношения с младшими и старшими командирами, со старослужащими, алчными до человеческого позора, с соратниками по призыву, пугливыми на окрик командира, учат солдатика отстаивать право на продолжение жизни, какой бы стороной ни повернулась к нему служба.
Несмотря на моральную сутолоку армейских дней, Венедикт задумал во что бы то ни стало вернуться к учёбе. Тихо с мамой вдвоём отпраздновав долгожданный дембель, наутро Веня оделся по форме и отправился в институт. «Хочу учиться!» – отрапортовал он декану своего профильного факультета.
– А раньше о чём думали, молодой человек? – декан не был настроен на служебные поблажки.
– Дураком был, ваше высокопревосходительство, – гаркнул Веня (фолит, опять фолит этот житейский выскочка!..).
– Вот, значит, как, – замер декан (как тот физик на приёмном экзамене), – и чем же вы подтвердите серьёзность ваших намерений?
– Прошу мне поверить, – ответил Венедикт, – других подтверждений у меня нет.
Декан уступил напору Венедикта и восстановил его в праве учиться в блистательном МИФИ. Со своей стороны наш юный герой, как нельзя лучше, подтвердил сказанные им слова, став круглым отличником, единственным на курсе.
Странно, не правда ли? Однако странного тут ничего нет. Изрядно подкачав свою внутреннюю организацию армейской школой жизни, Венедикт отправился в неведомые океанические просторы ядерной физики, подобно новенькому дозаправленному соляркой корвету.
Часть 7. Ю. В. Родзянко и «необъяснимое равновесие»
В подклете новенькой церкви, построенной в традициях древних подпружных кружал, глиняных гидрозамков и стен, сложенных на чисто известковом строительном растворе, стенописец Венедикт вечерял с товарищем.
Пахло «сырым» гидратом окиси кальция и меловой, ещё не просохшей отделкой стен. Собеседники расположились за маленьким импровизированным столиком, составленном из деревянного упаковочного ящика и куска толстой фанеры, вдоль и поперёк испещрённого крупными белыми разводами. Роль скатерти достойно выполнял разворот старой московской газеты. Из приборов на столе были две вилки, одна столовая ложка (на всякий случай), несколько бумажных тарелок, горсть салфеток и старый, полуразвалившийся консервный нож.
Товарища звали Юра, Юрий Владимирович Родзянко. Никакого отношения к знаменитому однофамильцу Юрий не имел, но магия исторического имени, как камертон, настраивала общение друзей на неспешный рассудительный лад. Каждому из них было немногим за тридцать. И если в двадцать лет наш разговор, как фэнтези, пестрит небылицами о будущем, то в тридцать прекрасные мысли о будущем уступают место желанию осознать реально прожитое прошлое.
– Вень,
