сэр, – сказал Мухаммед.
– Точно?
– Да, сэр.
Дорога снова пришла в движение, и шейх устало помассировал глаза. Несколько часов в Мадриде между рейсами тянулись как будто целую вечность. Некоторое время он рассматривал галстуки в бутике «Сальваторе Феррагамо», подумывая, не купить ли какой-нибудь просто от скуки.
– Ты уверен, что Марьяма не при чем? – спросил он Мухаммеда.
– Нет, сэр.
– Как там Марьяма?
Мухаммед пожал плечами.
– А ребята?
На это Мухаммед ничего не ответил. Казалось, он даже напрягся, и шейх подумал, не случилось ли чего с кем-то из его детей – у Мухаммеда с Марьямой было четверо детей. Марьяме было не больше пятнадцати, когда родился первый из них, и шейх подумал с жалостью, каким юным казался ему теперь этот возраст, теперь, когда у него был сын, Амаду, тех же лет и все еще оставался таким очевидно невинным мальчишкой. Мухаммед, конечно, был старше ее. Ему было… сколько? Лет на десять больше? Примерно так. Ни он, ни она не были слишком образованны. За все эти годы у них бывали трудности. Шейх с женой пытались помогать им. Впрочем, помочь тоже можно не со всем. Чему-то, вероятно, просто не бывать. Чему-то бывать, а чему-то не бывать.
Шейх продолжал выпытывать.
– Так с ними все хорошо? С твоими ребятами?
Мухаммед кивнул едва заметно.
– Эль-Хаджи, – сказал шейх.
Он имел в виду старшего сына Мухаммеда, почти ровесника Амаду. В раннем детстве они играли вместе, дружили. Шейх разрешал это, до какой-то степени.
– С ним все окей? – спросил он.
– Да, сэр, – сказал Мухаммед тихо, почти шепотом.
Шейх оплачивал образование Эль-Хаджи в частной школе. Не в той же самой, в которой учился Амаду – в новом французском лицее в вылизанном современном здании, с теннисными кортами и мандаринским языком, – попроще, местного уровня. Все же это была вполне приличная школа, и Эль-Хаджи, пусть ему вряд ли светил университет во Франции, получит возможность как-то устроиться в жизни. Шейху было приятно, что он может приложить к этому руку, сыграть такую решающую роль в чьей-то жизни, быть человеком, имеющим такую преобразующую силу для семьи Мухаммеда.
– Тогда что тебя тревожит, Мухаммед? – спросил он. – Тебе есть что сказать мне?
Да, Мухаммеду было что сказать ему.
Это вдруг стало очевидно шейху, когда на его вопрос Мухаммед уставился перед собой бесчувственным взглядом.
Шейху ни с того ни с сего ужасно захотелось закурить. Прошло почти десять лет с тех пор, как он бросил – однажды Амаду, которому было пять лет, услышал, что курение убивает, и попросил отца не курить, и шейх, подумав об этом секунду, затушил недокуренную сигарету и дал обещание сыну, что больше не будет курить. Что его тронуло – это простое обстоятельство, что его сын действительно заботился о нем, что он действительно переживал, будет он жить или умрет – в мире было не так много людей, которые действительно настолько заботились о
