Костровище. Сергей Кузнечихин

      Затихло все. В горах залег норд-ост.

      Почти до солнца небо промерзает.

      Трамвай-рефрижератор через мост

      Поскрипывая, переползает.

      Вдоль набережной тлеют фонари.

      Над Енисеем белая завеса.

      На люке теплотрассы сизари

      Осваивают прелести прогресса.

      Синеет снег и воздух синий.

      Аллея, как волшебный грот,

      Аж ветки прогибает иней

      Тряхни – под деревом сугроб.

      И воробьишки присмирели,

      Им на морозе не до склок.

      Но, черт возьми, какие трели

      Выводит узенький сапог.

      Какая музыка! Блаженство!

      Летит, все ноты упразднив,

      Рожденный под пятою женской

      Весёлый, зазывной мотив.

      И лица у людей, как маски,

      Ярки и веселы до слез.

      Такая красота, как в сказке.

      И лишь не сказочен мороз.

      Опять бессонница, как баба,

      Заводит музыку свою,

      Мои дороги и ухабы

      Бедняге жизни не дают.

      Она скулит и лезет в душу,

      Мол, нету сил, устала я

      И от гостиничных подушек,

      И от казенного белья,

      От верхних полок и вокзалов,

      От маятниковой ходьбы,

      Я не могу, я так устала

      Твоей бессонницею быть.

      Подумай и кончай болтаться.

      Не век же быть среди гостей,

      Остановись, сходи на танцы,

      Найди жену, расти детей.

      Всю ночь. Ей нет другого дела —

      Корит за прожитые дни.

      И нету сил, как надоела,

      А ведь попробуй, прогони —

      Припомнит все твои потери,

      Охает все твои дела.

      Зато, как смачно возле двери

      Храпит снабженец из Орла.

      Я очень тихо сяду в поезд,

      Окна засветится экран,

      И так уютно успокоюсь,

      Вдруг вспомню…

      И сорву стоп-кран.

      И километров пять по шпалам,

      Гася лицо о встречный дождь,

      Я пробегу,

      Но у вокзала

      Пойму, что ты уже не ждешь.

      Мы в этом городе одни,

      Но вопреки моим гаданьям,

      Так медленно плетутся дни,

      Измученные ожиданьем.

      Молчат глухие вечера,

      Немые улицы и люди.

      И очень долго до утра,