лампочка, это позволяло в случае, если приспичило, пробираться ночью на выход не совсем на ощупь: туалет располагался в общем коридоре.
Среди ночи я проснулся, как будто меня ударили. Мощный хор пел:
– Domine Jesu Christe, Rexgloriae,
Libera animas omnium fidelium defunctorum
De poenis inferni et deprofundo lacu…
Господи Иисус Христос, Царь славы,
Освободи души всех верных усопших
От мук ада и бездонного озера…
Ничего не поняв спросонья, я подскочил на постели. Тусклая лампочка в будке осветителя мне показалась зловещей. Артур спал, беспокойно раскинувшись и постанывая во сне. На диске проигрывателя крутился «Реквием» Моцарта. В ночной тишине звук казался очень громким, пение – особенно прекрасным и внушительным. Я растолкал Артура.
– Зачем ты включил музыку? Ночь ведь.
Он дико на меня посмотрел.
– С ума сошел? Ничего я не включал.
Мы уставились друг на друга. Музыка между тем продолжала звучать. Вдруг Артур вскочил.
– Ты слышишь, что они поют? «Да светит им вечный свет, Господи, Со святыми Твоими вечно, ибо Ты любвеобилен. Покой вечный даруй им, Господи, И вечный свет да светит им»…
Мне и в голову не могло прийти, что мой друг так свободно может переводить с латыни.
– Ты слышишь? Боже… Она умерла…
Артур сполз с постели, встал на колени, обхватил голову руками – и завыл, раскачиваясь.
И вот тогда я испугался по-настоящему. Только теперь я осознал окончательно, что музыка заиграла сама собой, хотя я помнил ясно, что Артур упаковал пластинку перед сном. Но еще сильнее напугало меня то, как он выл и раскачивался. Ничего страшнее этого я, кажется, не видел ни раньше, ни после. И я не знал, что мне делать. В нашем маленьком городе тех времен вызвать среди ночи «скорую» было целым делом: телефон по ночам в общежитии вахтеры отключали, а бежать до больницы было далеко.
Все, однако, разрешилось очень скоро. Артур перестал выть и раскачиваться так же внезапно, как начал. Он поднялся с колен, посмотрел на меня мутным взглядом. Потом подошел к проигрывателю, снял пластинку, убрал ее в конверт. Водки у нас не осталось, но я сделал крепкий чай, почти чифир, налил ему. Он выпил глоток, закурил, снова взглянул на меня внимательно. Глаза обрели привычную голубизну, взгляд – осмысленность.
– Я не знаю, ЧТО это было, – медленно произнес Артур. – Я только знаю, что ОНА – умерла.
…Весь следующий день он разносил телеграммы на почте. А вечером пришел в театр – репетиций в этот вечер не было, – молча сунул мне казенный бланк. «Сонечка умерла. Похороны…» – дальше я и читать не стал.
– Вот видишь, – устало сказал Артур, лег на стулья и отвернулся.
В тот же день из театра мы перебрались к нашему приятелю-художнику в служебный вагончик, служивший ему и мастерской, и жильем. Ночевать дальше в театре было невыносимо.
Потом наши с Артуром пути разошлись. Я
