ких поэм и повестей; бродяг идеализировали, «личность» бродяг защищали «люди сороковых и пятидесятых годов»[2]; о «лютом бродяжьем горе» скорбели прогрессисты-народники. Но Максимов первый в многосторонней картине изобразил «бродяжье» царство, первый заглянул пристально в его глубину, первый широко рассмотрел вопрос об его истинных экономических и социальных устоях, первый сделал некоторые общие выводы о духовном и нравственном облике его обитателей.
Он имел перед своими глазами бродячую Русь, живущую традициями седой старины, поставленную далеко не в те суровые условия существования, какие выпали на долю современного босячества. Его бродяги – «голь настоящая, сгорбленная и оборванная, очень растрепанная и неумытая» – не являются обреченными на немедленную гибель пасынками того общественного и хозяйственного строя, на лоне которого они потерпели крушение. Лишившись звания и положения полноправных членов этого строя, они, тем не менее, продолжают сохранять некоторые родственные связи с этим строем, находятся под его покровительством, пользуются строго определенной помощью с его стороны, живут на его иждивении.
Крестьяне-общинники и патриархальная буржуазия, подавая милостыню, платят им «обычную, неизбывную подать, давно заусловленную и всегда обязательную».
Обязательная уплата подобной «подати» в известной степени спасает «нищенствующую братию» от опасности умереть голодной смертью. «Ежедневно прикармливаясь от деревенских соседей по их непривычке к отказу, имея даже свои праздники и обедные дни, по древним народным законам, с тех древних времен, когда у московских царей при дворе содержались даже придворные «штатные» нищие на случай известных церковных обрядов (вроде омовения ног) – деревенское нищенство далеко от опасностей голодной смерти». «Для нищего на Руси, на проторенных дорогах», в течение всего круглого года имеется «готовая помощь и пища с древнейших времен».
Но нет правила без исключения, и в среде нищенствующей братии выделяются несчастливцы, существование которых гораздо менее обеспечено, которые гораздо больше должны опасаться призрака голодной смерти. Это – «мещанская голь», опутанная тенетами самой безысходной нужды, изнывающая в «отчаянии бездолья» и под давлением отчаяния решающаяся на слишком «смелые» дела, на преступления… О мещанской голи Максимов упоминает редко и каждый раз вскользь. Его интересует главная масса обитателей «бродяжьего царства».
«Отчаяние бездолья» чуждо главной массе бродяжьего царства. Непорванная связь с патриархальным строем, постоянная уверенность в «готовой помощи и пище» кладут на их душевный мир свою печать: все эти погорельцы, побирушки, нищеброды, калики перехожие живут сравнительно спокойной, уравновешенной внутренней жизнью: им недоступны глубокие, сильные, острые страсти и душевные движения. Единственно, в чем проявляется их душевная дисгармония, порожденная сознанием «бесталанной, сиротской» доли, в их чувствительности к обидам и в затаенной тоске.
Они, в глазах Максимова, – прежде всего люди, потерявшие силу[3]. Не способные на сильные чувства, не обладающие силой характера, больные, «обиженные природой», лишенные физических сил, они органически лишены вместе с тем любви к труду.
Убогий Мартын «родился, как говорится, на камушке, то есть в круглой нищете», с детства набирался уличной мудрости, просвещался «базарной наукой». В результате подобного воспитания оказалось, что он «ни за какую работу уцепиться не мог», хотя не раз пробовал приняться за производительную трудовую деятельность.
– Нет, ты вот послушай, – говорит автору один крестьянин. – Пробовал он, точно пробовал: из-за хлеба очищал зимой проруби на реке: толку-то у него в этом не бывает. Нанимался он и в дома, в работники, – да как? Меня, говорит, хоть и не корми, а давай водки. Мужик нанял его богатый, давал ему водки каждый день, и впрямь он сыт был, и к обеду не ходил: диву даже дались. Житье ему было красное, однако не уцепился, опять ушел под окна и опять к своей старухе под крыло. Хвастывал он мне, что и на землю пробовал садиться; тоже поля пахал.
– Что же, зачем дело стало?
– А опоздаю – говорит: всегда опоздаю и вспахать, и посеять. Не умею я вовремя поспевать.
Крестьянин недоумевает, зачем подобные люди и существуют на свете, и обвиняет Мартына в лености. Максимов замечает, что Мартын не родился таким: «его таким на базаре, в нищей артели, сделали. Потерял силу, потерял любовь к труду».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами
Представители западнического и славянофильского направлений в русской общественной мысли и литературе, которых первоначально связывал общий интерес к немецкой идеалистической философии. К первому относились В.Г. Белинский, И.И. Панаев, И.С. Тургенев, Н.А. Некрасов, П.В. Анненков и др., выразителями второго были А.С.Хомяков, К.С. и И.С. Аксаковы, Ю.Ф.Самарин, Н.М. Языков и др. В своих размышлениях, несмотря на последующие разногласия в «программах», касались вопросов положения крестьянства, преобразования политической, экономической и социальной организации государства, отношения с западноевропейской цивилизацией.
См. «Бродячая Русь Христа-ради», СПб., 1877. С. 136.
