на проспект. Что там у вас в городе ни происходи, а у нас в трактире порядок, раз и навсегда установленный. Пить – запрещено, пьяным появляться – не моги, выкинут на улицу и костей не соберешь, подпевать оркестру или певцам – можно. Но лучше сидеть тихо, порядок соблюдать за чаем и смотреть, как вдоль стены бегает натуральный паровозик с игрушечными вагонами, пыхтит натуральным же паром и даже гудит время от времени, как на большой железке.
Сразу за трактиром возвышалась громада доходного дома, выстроенного купцами Растеряевыми, хозяевами городских складов. Из окон заднего флигеля вид открывался прямо на их склады. От этой громады и пошли вдоль по Смоленской улице доходные дома, построенные местными богатеями: Зеленцовыми, Удаловыми, да и теми же Растеряевыми. Место становилось бойким: хоть еще и дымила круглые сутки городская свалка – Горячее поле, что за Альбуминной улицей, еще гнали по ночам скот, заворачивая его в широченные ворота, украшенные золочеными быками Демут-Малиновского, еще немцы-колонисты по утрам погоняли своих битюгов, груженых овощами по сезону, но протянулась по Забалканскому проспекту (старожилы все еще называли его першпективой, а Обводный канал – канавой) не веселенькая конка со звонким колоколом, а натуральный электрический трамвай, и от Технологического института зашагали не газовые – бери выше! – электрические фонари.
Петя Иванов, Пекка, как почему-то на финский манер называли его дома, приехал вовремя. Старые деревянные часы на кухне отбили ровно пять. Пётр Алексеевич был по-военному точен и по-военному немногословен. Приложился щекой к лицу матери, чуть прищелкнув каблуками, пожал руку отцу и крепко тряхнул руку младшему брату.
– Готов? – Георгий молча кивнул, не в силах отвести завороженный взгляд от его жены.
Надежда, как и Пётр, была одета в кожаную куртку, кожаную шляпку-каскетку и… это была несбыточная мечта всякого мальчика: на каскетке неотразимо сияли, бросая блики по всей кухне, автомобильные очки.
– Пекка, – Иванов-старший был простужен и отхлебывал чай с малиной и малиновыми листьями, – ты уверен, что с этим поездом их можно отпустить? Безопасно?
– Батюшка, – Пекка принял налитый ему матерью чай, – поезд литерный, наркомовский. Я все уладил, они поедут в вагоне охраны.
– С китайцами? – удивился Иванов-старший.
– Нет, – хмыкнул Пекка. – Хотя с китайцами было бы вернее.
Надежда уже сняла свою каскетку вместе с очками и теперь было видно, что она взволнована:
– Там всякой твари по паре. Какие-то немцы…
– Ластивка моя, – на украинский манер проговорил Пётр (Надежда была хохлушка), – то ж не нимцы, а венгры. Просто они по-русски ни бельмеса, а по-немецки хоть чуть-чуть могут. – Он ласково положил свою ладонь на руку Надежды. – И латыши там есть, я с ними все обговорил.
– Вот уж кому бы я не доверяла, так это латышам! –
