мухомора, завернутую в эстетику курительной трубки из кукурузного початка, безукоризненно точно начиная каждый свой новый день, подобно Хемингуэю, с бокала холодного шампанского и, чтения утренних некрологов …
Охота на лис.
Шестьсот миллионов лет моей эволюции, бесполезно уходят в истощенные раны пожелтевших зерен религиозной антиутопии, посеянных лживой пропагандой мультикультурного шока, в тоталитарном воздухе такой посредственной сейчас – осени.
Я бесцельно хожу по обесточенным артериям опустевших улиц, пробираясь сквозь перламутровый холод картонных домов, наспех собранных палестинскими самаритянами, в виде рождественских подарков от Мамаши Баркер; в виде заброшенных консервных заводов и джутовых фабрик. Разбросанных по оголенным костям вегетарианского берега рыбацких лодок, согретых слабыми лучами искусственного солнца (созданного в военных лабораториях Гонконга). Разбросанных, как-то хаотично и грязно, по каштановой тверди нефритового пляжа, в графстве Уиклоу, где, два священника сикха, облаченные в ливреи французских гренадеров, проводят тайные зороастрийские обряды, реанимируя истлевшую душу парса – воскрешением дочери Иаира …
Смерти – нет …
И, понимание бесконечности, давит на мое кукурузное сознание – ритуальным танцем сгоревшей надежды; распятой улыбкой буддистов Таиланда, запечатленных «двадцать пятым» кадром немого кино на траурных лентах опустевших флагштоках колонизированных стран Европейского континента, необходимым сегодня, возведенным в культ нового дня, жертвоприношением пророку Мухаммаду (салла-Ллаху алайхи ва-саллам); Рождественским подношением волхвами с Востока – Заратустре, символизируя скорую гибель цивилизации …
C каждым новым, прожитым – в пустое, безвкусно-резиновым днем, грехов на моей душе становиться все больше, и я, одиноко уничтожаю свои никотиновые воспоминания – героиновой иллюзией озлобленного суицида …
Это – контрольный выстрел в голову …
Противоречивые перфомансы ислама, идущие в резонанс социалистическому образу жизни, который, опять – вне закона; царство царя Соломона, разделенное полевыми командирами Джебхат ан-Нусра – на Северное и Южное; восток Большого Ирана, пригород Азии и Индокитая, где поминальная тень Дэви Крокета (обожженная изнутри философией анатмавады) растворяется прогретой новостью дня, на погасших, ядом цинковой позолоты, городских окнах, упавших на лед обезглавленной империи Чингисхана, отражаясь памятью погибшего мира на могилах дублинских монахов; в ночь на 24-ое августа …
Иногда, я сам переписываю, окружившую меня, смогом истлевшего утра – реальность (в своей кукурузной голове)… Я готовлю тыквенные маффины, и обедаю ими (сидя внутри флуоресцентного тела боевого вертолета «Апач», секунду назад сбитого партизанами Вьетконга, и в прекрасном танце
