почти не вспоминал.
– Это очень красивая страна, – говорит он. – Там столько всего памятного мне с детства, о чем я за тридцать лет и думать забыл: зеленые луга, рисовые поля весной, когда только-только пробиваются первые ростки. Обо всем не расскажешь. И такое счастье, когда вокруг столько людей говорит по-вьетнамски. Иной раз стоишь посреди базарной площади, а слезы так и льются. Ты поймешь это когда-нибудь потом, когда окажешься дома.
– Мой дом – здесь.
– Я про Израиль, – говорит Фан.
– Ну, у меня не так, – возражает она. – Мы уехали оттуда, когда я была совсем маленькая, я даже и не помню ничего.
Фан качает головой.
– Это не наша страна, – говорит он.
Но для Сабины Лос-Анджелес – это дом, единственный и любимый.
– Как думаешь, где теперь Парсифаль? – спрашивает она.
Фан смотрит на нее с огромной нежностью. Ветер развевает ее волосы, почти такие же черные и прямые, как у него. За бассейном подает голос пересмешник.
– Обычно он со мной. И к тебе мы приходим вместе. И во Вьетнам отправляемся тоже вместе.
Сабина, порывисто выпрямившись, оглядывается на длинную, ведущую к беседке дорожку.
– Он сейчас здесь?
– Он не захотел прийти.
– Не захотел? – повторяет она упавшим голосом.
– Ему стыдно. Еще бы – оставить тебя с такой кучей проблем…
Сабина глядит по сторонам, надеясь, что Парсифаль все-таки где-то поблизости, увидит ее, подойдет. Ей трудно дышать – так не хватает его.
– Но что он мог поделать? Он же старался облегчить мне жизнь, потому и женился на мне!
Фан отводит от лица мокрые пряди. Ему не терпится объяснить, что он имеет в виду.
– Не только ты оставалась в неведении. Я тоже ничего не знал. Вот что я хотел тебе сказать. Парсифаль скрывал это. Так он решил много лет назад, а уж если он чего решал, то не отступал от задуманного. Никогда! Так что он не желал обидеть ни тебя, ни меня. И не от плохого отношения к нам он это делал. – Фан проводит ногой по воде, баламутя поверхность. Видно, собирается опять нырнуть. – Тебе теперь труднее придется. Он говорит, что хотел тебе сказать, но не знал, что времени у него так мало. Аневризма застала его врасплох. Наверное, это моя вина.
Сабина не могла понять, о чем Фан толкует.
– Твоя вина?
– Аневризма, она такая… – И Фан щелкает мокрыми пальцами. – Раз, и все!
Сабине вспоминается что-то очень давнее, но каким-то образом связанное с ней. Загораживаясь рукой от солнца и щурясь, она глядит на Фана.
– Ты убил его? – спрашивает она, уверенная, что он ответит «нет».
Но внезапно Фан преображается. Склоняет голову, как прежде, по-собачьи. Без рубашки он словно голый.
– Пожалуйста, не говори так, – мягко просит он.
– Тогда объясни
