слова? – недоумевал Гена.
– На заре моей туманной юности в Петербурге жило очень много немцев, – говорил Юрий Игнатьевич. – Вообразите, дружище Гена, судьба забросила одного из таких петербургских немцев куда-нибудь в Полинезию. Вы сами путешествовали и знаете, какие штучки иной раз выкидывает судьба. Вообразите, старый чудак несколько десятилетий жил среди полинезийцев, и вот на закате жизни ему пришла нужда послать в город своей юности призыв о помощи. Естественно, что за эти долгие годы кое-что перемешалось в его голове, перемешались немецкие и русские слова и… воображаете?
– Конечно, воображаю, – чуть-чуть постукивая зубами от воображения, говорил Гена. – Но почему же, почему этот несчастный старый человек обратился именно ко мне? Откуда он узнал мои позывные?
– А вы вообразите…
Красный свет переключался на желтый, и Четверкин не заканчивал фразы.
– Приемистый старикан, – улыбались инспекторы ОРУДа, глядя, как устремляется вперед самокатный экипаж.
Через двадцать четыре минуты они подъехали к Казанскому собору и встали в узкой полосе тени, отбрасываемой памятником фельдмаршалу Барклаю де Толли.
– Дружище Геннадий, вы не обидитесь, если я завяжу вам глаза вот этим чистым носовым платком? – спросил Четверкин.
– Пожалуйста, пожалуйста, дружище Юрий Игнатьевич, – сказал Гена, подставляя свои закрытые глаза под носовой платок с вензелями Санкт-Петербургского яхт-клуба.
Он произнес это небрежно, легко: «Вам нужны, мол, мои глаза? Пожалуйста!» – но на самом-то деле сердце пионера стучало, как африканский тамтам в период разлива Замбези. Что будет? Какой сюрприз приготовил Четверкин? В том, что авиатор слегка лукавит, не было никакого сомнения.
Когда Гена открыл глаза, а это произошло спустя не более трех минут после закрытия оных, перед ним горели на солнце золотые крылья четырех мраморных львов!
– Ыре ьва олоты рылья! – вскричал потрясенный догадкой мальчик.
– Четыре льва с золотыми крыльями! – торжествующе сказал старик. – Вы на набережной Екатерининского канала, дружище Геннадий!
– Но как же вы пришли к такому блестящему умозаключению, Юрий Игнатьевич? – справившись с первым волнением, спросил Гена.
– Сначала было непросто, – скромно ответил Четверкин. – Полночи мысль плутала по лабиринтам чистого разума, дружище юный друг, но потом я вспомнил один дом, где когда-то, лет тридцать пять или сорок назад, я видел сундучок, в котором что-то стучит.
– Где же этот дом, Юрий Игнатьевич? – осторожно, как бы боясь спугнуть своим дыханием ультрамариновую бабочку тайны, спросил Гена.
– Вот он, – просто сказал авиатор и махнул своей дряхлой перчаткой «шевро» в сторону серого невыразительного дома, который стоял от Львиного мостика в десяти шагах.
