символично, что новая ГЭС, венец творения советских ученых и инженеров, появится в местах, тесно связанных с именем Владимира Ильича Ленина. Мы, потомки пламенных революционеров, достойные сыны героев Гражданской войны, рапортуем: „Дело великого Ленина живет и побеждает! Советский Союз – могучая держава рабочих и крестьян…“
Резкий порыв ветра подхватил обрывок местной газеты и весело, играючи, поднял сероватый листок вверх. Высоко вверх, словно хотел показать этому осколку пропагандистcкой машины обновленную стахановцами тайгу: вырубленные под корень вековые леса, разоренные деревни, взорванные скалы и грязные, наспех слепленные дороги, по которым тянется к плотине бесконечный поток грузовиков. С такой высоты многотонные тяжеловозы кажутся трудолюбивыми муравьями, неведомым чудом ухитрившимися создать в глухой Сибири колоссальный бетонный муравейник – триумф научно-технического прогресса. А на обочине прогресса ржавеют останки брошенных машин, гниют пустые бочки и благоухает разлитая солярка. Приметы цивилизации – загаженные опушки, утонувшие в лесных озерах пиротехнические патроны и на каждом углу любого городка или поселка – винные магазины. Но разве это важно? Стране требуется электричество, много электричества, как можно больше электричества! Страна желает добывать алюминий. Много алюминия, немыслимо много! Чтобы засеребрились краснозвездные крылья истребителей и бомбардировщиков. А вдруг завтра война? Ведь враг не дремлет! Миллионы отважных сынов Империи готовились защищать родную страну от проклятого агрессора. А тысячи других сынов трудолюбиво превращали Сибирь в гигантский промышленный комплекс, экологические проблемы которого защищали от врага изнасилованные территории лучше самых современных самолетов.
– Тимоха, правее бери, правее, елы-палы!
– Так я и беру!
– Да … ты берешь! Ты лево берешь, … мать!!
– Так ты только что говорил: лево!!
– У тебя зенки повылазили? Как я мог сказать «лево», когда надо право?! Ты, … мать, сюда смотри, когда тебе говорят!
Голос бригадира прозвучал так, будто Валиев оказался рядом и рычал Тимохе прямо в лицо, а не находился в сорока ярдах от работающего с тяжелым надрывом бульдозера. Поток начальственной ругани влетел в кабину, словно усиленный мощным динамиком, наполнил ее, заставив бульдозериста вздрогнуть. Этот рев, совершенно не соответствующий законам физики и слабым голосовым связкам Валиева, стал для Тимохи последней каплей – он заглушил двигатель и вылез на трак.
– Ты чего? – Валиев подошел к остановившейся машине.
– Ты говорил «лево», – тихо, но очень твердо произнес бульдозерист. – Ты говорил «лево»!
– … мать! – Валиев секунду смотрел на Тимоху, но вместо того, чтобы выдать очередную порцию нецензурной критики, вдруг развел руками и кивнул: – Да, вроде действительно «лево» крикнул. А надо право. – Бригадир покрутил круглой, крепко посаженной головой. – Оговорился, … мать.
– Да не оговорился ты, Марат, – тоскливо протянул Тимоха.
Бульдозерист вытащил из кармана телогрейки мятую пачку «Примы», чиркнул спичкой и, выпустив облако вонючего дыма, повторил:
– Не оговорился ты.
– Тогда что?
– А то… – Тимоха угрюмо огляделся. – То самое, блин. Сам знаешь, что здесь за место.
– Знаю, … мать, – после паузы согласился бригадир.
Желающие ковыряться на Сухой горке в очередь не выстраивались. Холм считался странным местом, нехорошим, и в том, что работы на нем откладывали до самой последней возможности, не было ничего неожиданного – руководили строительством хоть и коммунисты, но люди бывалые, не один котлован вырывшие. И они хорошо знали, что, несмотря на временную победу диалектического материализма, чертовщина с земли никуда не делась. Странности по воле философских концепций в воздухе не тают, и разные «сухие горки» или «мертвые овраги» нет-нет да и преподнесут строителям неприятный сюрприз. Местные, с которыми доводилось толковать Тимохе, этот холмик не привечали и держались от него подальше. Ходили даже слухи, что в полнолуние на нем оборотни свадьбы играют, но бульдозерист был парнем трезвомыслящим и в подобные сказки не верил. К холму же тем не менее относился с опаской. Как, впрочем, и все в бригаде. Невысокая, не особо приметная, покрытая мертвыми деревьями Сухая горка резко, «чертовой плешью» выделялась на зеленом, полном жизни ковре тайги. Холм обходили все: и зверь, и человек, но менять план строительства в угоду поверьям никто, разумеется, не собирался, и одним хмурым утром к холму подкатил массивный рыжий бульдозер.
– Место здесь такое, – передразнил работягу бригадир. Впрочем, без особой уверенности. – Не место красит человека, а человек место! Социалистические обязательства еще никто не отменял! И премии за их выполнение! И прогрессивки! Ты, Кукурузин, комсомолец?
– Комсомолец.
– Значит,
