следующие два танца. Потом третью пару он танцовал с юной госпожою Кинг, четвертую – с Марией Лукас, пятую снова с Джейн, шестую с Лиззи, а Boulanger[2]…
– Если б он питал хоть малейшее сочувствие ко мне, – в нетерпеньи вскричал ее супруг, – он танцовал бы вдвое меньше. О, отчего не растянул он лодыжку в первом же танце!
– Ах, дорогуша, – продолжала г-жа Беннет, – мне он очень понравился. Столь необычайно красив! и сестры его очаровательны. В жизни я не видала ничего элегантнее их туалетов. А кружева на платье госпожи Хёрст…
Ее снова прервали. Г-н Беннет воспротивился всякому описанью нарядов. Посему супруге его пришлось искать иной поворот беседы и с немалой едкостью и некоторыми преувеличеньями поведать об ужасной грубости г-на Дарси.
– Но уверяю вас, – прибавила она, – Лиззи мало теряет, не удовлетворяя вкусы этого человека, ибо он крайне отталкивающ, гадок и вовсе не стоит обходительности. Такой заносчивый, такой самоуверенный – сие попросту невыносимо. Бродил да бродил по зале, воображал, будто весь из себя величествен! Недостаточно красива, чтоб с нею танцовать! Жаль, что вас не было, дорогуша, – вы бы его приструнили, как вы умеете. Мне он не понравился до крайности.
Глава IV
Едва Джейн и Элизабет остались наедине, старшая сестра, прежде восхищавшаяся г-ном Бингли сдержанно, поведала, как восторгается им.
– Он таков, каким надлежит быть молодому человеку, – сказала она. – Разумный, мягкий, жизнерадостный; и я никогда не видела столь замечательных манер – такая сердечность и такое совершенство воспитанья!
– И к тому же он красив, – отвечала Элизабет, – каким молодому человеку тоже полагается быть, если он способен. Итак, характер его совершенен.
– Мне сильно польстило, что он пригласил меня во второй раз. Я не ожидала подобного комплимента.
– Правда? А я ожидала. В сем и разница меж нами. Тебя комплименты неизменно застают врасплох, меня же – никогда. Что может быть естественнее, чем пригласить тебя снова? Ты раз в пять красивее любой дамы в зале – он же не слепой. Дабы сие увидеть, ему не нужна галантность. Итак, он очень мил, и я дозволяю тебе питать к нему симпатию. Тебе нравились персоны и поглупее.
– Лиззи, милая!
– Ты, знаешь ли, чересчур уж склонна любить людей вообще. Ни в ком не видишь слабостей. Все мнится тебе добрым и приятным. Я в жизни не слыхала, чтоб ты дурно о ком-нибудь отозвалась.
– Я бы не желала порицать человека опрометчиво; однако я всегда говорю, что у меня на сердце.
– Я знаю; это и удивительно. С твоей здравостью – и столь неподдельная слепота к чужим порокам и вздору! Притворная щедрость души распространена немало – ее встречаешь повсюду. Но быть щедрой без чванства либо умысла, во всяком нраве уметь распознать хорошее, возвысить его, а о дурном
Буланже
