рассказал им первую порцию того, что им следовало знать, – о себе, покинувшем родовой замок ради познавательных странствий, и о комедиантах, не брезгующих самыми грязными делишками. Шишка на темени до сих пор давала о себе знать, а потому, увлекшись, я сообщил все, что думал о комедиантах вообще: о разврате и непристойности, творящихся под размалеванными пологами, о кривлянии и пошлости, царящих на подмостках, и о шутовстве, в которое комедианты добровольно превращают свою жизнь.
– Не станем брать во внимание слухи, – я презрительно улыбался, – что комедианты-де воруют детей и делают из них попрошаек, что комедианты приторговывают людьми… Хотя, надо сказать, после истории с Аланой я готов поверить во что угодно. Человеческие отбросы, скитающиеся без приюта и зарабатывающие на жизнь столь низким ремеслом, способны и не на такое…
Мои собеседники слушали внимательно: Солль – с непроницаемым лицом, Танталь – со всевозрастающим странным выражением, которого я, к досаде своей, никак не мог разгадать.
– Господин Рекотарс сделал для нашей семьи так много, что мы не знаем, как его отблагодарить, – сказал Солль, когда мой рассказ о злодеях-комедиантах выдохся. – Может быть, вы подскажете? Чем-то мы можем быть для вас полезными?
Он тактично не говорил о деньгах; возможно, никого бы не удивило, если бы храбрый рыцарь Рекотарс потупился в платочек и скромно попросил пару тысяч золотых – покрыть расходы…
А вот Черно Да Скоро на моем месте и глаз бы не потупил. Гоните, мол, монету, все в мире стоит денег, даже то, что не продается…
Воспоминание о Черно оказалось даже неприятнее, чем я ожидал. В конце концов, то, что я намерен потребовать у этих людей, нельзя положить на весы, как мешок с золотыми…
Некоторое время я колебался: сказать сейчас? Пока они во власти радостного потрясения, пока они согласны на все?
А на все ли? Глядя на полковника Солля, трудно предположить, что он не умеет отказывать… И эта Танталь – ну что она так на меня смотрит?!
Я поерзал в деревянном кресле.
– Господа… Я сделал это потому, что иначе поступить не мог, и будь на месте Аланы бедная сирота… – Тут я запнулся, потому что речь съезжала на патетическую дорожку, а моим собеседникам патетика была ни к чему. – Господа, я сделал то, что сделал, не будем об этом, все хорошо, что хорошо кончается… Единственное, о чем я смел бы вас попросить, – я обворожительно улыбнулся в ответ на настороженный взгляд Танталь, – это приют, потому что сейчас уже поздно, а я не знаю ни города, ни здешних гостиниц…
– Комната для вас давно готова, – сообщил Солль удивленно.
Я поклонился.
Госпоже Тории так никто и не сказал, в какой переделке побывала ее дочь; утром Алана нашла в себе силы явиться в комнату матери с приветствием и удержать при этом слезы. Госпоже Тории ни в коем случае нельзя было видеть слез – от этого она впадала в глубокую тоску, переставала есть и больше не улыбалась; каждый, входивший в комнату к Тории, обязан
