м «От/чет», именно так. В посылке находился блок флэш-памяти и бумаги, главным образом ксерокопии. Но были там и листки, исписанные крупным почерком Василия Михайловича с характерными завитками в буквах «д» и «б», и компьютерные распечатки. В приложенной к ним записке он просил меня подержать присланные материалы у себя, а если он в течение месяца-двух не попросит их обратно, распорядиться ими по своему усмотрению.
Через какое-то время я узнал о его скоропостижной кончине и некоторых обстоятельствах ухода из жизни, которые, как представляется, дают мне право выполнить последнюю волю покойного.
В нашей среде принято публиковать так называемое «научное наследие», то есть те материалы, над которыми ученый работал, но не успел опубликовать. А В. М. Сретенский был ученым, хотя и не очень известным. Его кандидатская диссертация «Русские коммуны в Америке» 1860-х – 1970-х гг.», статьи о Вильяме Фрее, Григории Мачтете и других коммунарах позапрошлого века хорошо знакомы специалистам, но не широкой общественности.
В последние годы главным направлением его исследований была история транспорта России XVIII и XIX веков, до появления железных дорог.
Так получилось, что папка с названием «От/чет» представляет собой единственную форму научного наследия В. М. Сретенского. Правда, не все материалы, в ней содержащиеся, могут быть названы таковыми в строгом смысле. Приведя их в относительный (довольно произвольный) порядок и соотнеся компьютерный текст с бумагами, я решил опубликовать то, что сам он, видимо, считал наиболее важным, по крайней мере, в последние дни жизни.
Хочу от всей души поблагодарить филолога Ладу Арро, переводчика Нику Соловьеву, и редактора Валерию Ахметьеву, помогавших мне разбирать материалы В. М. Сретенского и готовить их к публикации.
Особая благодарность – художнику Алексею Черниченко, создавшему обложку книги к этому изданию.
ОТ/ЧЕТ
То, что я сейчас пишу, – не дневник и не воспоминания. Дневник я начинал писать много раз, но дальше записей четырех дней подряд не продвинулся. И дело здесь вовсе не в лени и не в загруженности делами. Может быть, привычку записывать за собой надо вырабатывать в детстве, как, например, привычку мыть руки после и перед.
Не знаю.
С воспоминаниями все проще и хуже. Воспоминаниям мне почему-то удается предаваться лишь с Полом и еще в другом месте. Пол, мой друг детства, Великий Воспоминатель, по профессии своей бытописатель, то есть журналист. Но то за деньги, а для души он помнит все, что с нами происходило с трехлетнего возраста, когда нас свел вместе обряд вытирания носов платком нашей нянечки Ани (это по словам Пола, я не помню). Пол регулярно вспоминает сам и напоминает мне все давно и в общем-то, справедливо забытое (мною), но бережно хранимое (им). Происходит это при наших регулярных встречах и, с неизбежностью разливов Нила, смывается алкогольной волной. Так что к утру следующего за вечером воспоминаний дня, все возвращается на круги своя: я смутно помню, где мы были и о чем говорили последние 15 часов, Пол помнит все.
Что же касается другого места, то оно другое место и есть. Сидя в другом месте, я действительно многое вспоминаю (а многие события мысленно переигрываю в свою пользу), но память о прошлом поневоле выходит с душком, который не то чтобы совсем мне неприятен, но и не совсем необходим.
Начнем сначала: здесь и сейчас я ничего не вспоминаю, а просто фиксирую события, случившиеся со мной за последние две недели. Фиксирую объективно и по возможности точно, поскольку события эти не то чтобы необычные, а просто невозможные. Ибо что может случиться в реальной жизни с доцентом по кафедре истории и культурологии, пережившим 40-летие и оставившим позади все возможные развилки жизни? Объясняю: во-первых, он может стать профессором; во вторых, что скорее, он может не стать профессором. Больше ничего.
Да, кстати, здесь – это в Москве, у себя дома, в двухкомнатной квартире сталинского дома на Третьей Фрунзенской улице. «Хорошо оборудованный склеп» – так назвала ее одна моя недолгая гостья. Не знаю, мне нравится. А сейчас – это шесть часов пополудни в субботу. У меня впереди еще вечер и почти вся ночь, чтобы изложить свои поступки и, по возможности, соображения, которые привели меня к решению покинуть этот мир именно сегодня и именно тем способом, который я выбрал. Хотя, возможно, мое решение и не совсем мое. Скорее оно было предопределено цепью событий, начавшихся в последнее воскресенье августа, две недели назад.
Итак…
Воскресенье
В тот день, по установившейся традиции (а я ее сам установил и чту последние десять лет), я отправился на «вернисаж» в Измайлово, а точнее, в его антикварные ряды, представляющие собой вполне жизнеспособный гибрид блошиного рынка и отлаженной структуры по сбыту «фальшаков» объевшимся икрой иностранцам и женам новых наших богачей средней руки. Больше всего тут икон, на которых даже трещинки поленились
