бы я ни была хороша в соответствии заданному количеству слов, в некоторых случаях я вернулась к старым текстам и сделала их длиннее. По большей части это относится к «Стене», потому что рассказать стоило о большем, чем могла вместить «Вашингтон пост»; теперь же мне не нужно беспокоиться о том, сколько места собирается реквизировать художественный отдел. Однако большинство эссе я оставила нетронутыми. У меня нет желания переписывать прошлое; для меня красота этой книги в том, что прошлое в ней живо: вот Роуз – снова щенок, а вот моя бабушка. Вот мы с Карлом впервые встречаемся, мы молоды и не знаем, что нас ждет. Если мне повезет, когда-нибудь в будущем я перечту все это и подумаю: как же я была молода и как много еще предстояло пережить. А до тех пор я продолжу записывать все – и то, что придумываю, и то, что произошло. Это мой способ смотреть на собственную жизнь.
Как читать святочный рассказ
Я никогда не любила Рождество. У нас в семье случались счастливые Дни благодарения и терпимые Пасхи, но празднование Рождества оборачивалось непременным провалом. Полагаю, виной тому стал развод моих родителей. Мне не было и шести, когда мы с мамой и сестрой оставили отца и наш дом в Лос-Анджелесе. Мужчина, с которым встречалась мама, переехал в Нэшвилл, – и мы вслед за ним. Примерно год спустя они поженились. Бывшая жена и четверо детей моего отчима тоже остались в Лос-Анджелесе. Рождество мои сводные братья и сестры проводили в самолете: утром вместе с матерью открывали подарки в Калифорнии, вечером вместе с отцом снова открывали подарки в Теннесси. Теперь, когда думаю об этом, осознаю, как невозможно малы они были, чтобы совершать подобные путешествия в одиночку: сводный брат и сводная сестра немного старше меня, сводная сестра и сводный брат немного младше. Друг для друга мы были чужаками, но связывало нас немало: они предавали свою мать, бросая ее одну в Рождество, точно так же как мы с сестрой предавали отца, оставаясь в Теннесси.
Вскоре после прибытия, потерянные и измученные, мои сводные братья и сестры разбредались по дому, переругиваясь и хныча. В такие моменты отчим, взбудораженный присутствием своих детей, брал слово и рассказывал о собственном несчастливом детстве. Ему ужасно не повезло родиться в Рождество, поэтому ни одно Рождество не проходило без печальных воспоминаний обо всех тех годах, когда он оставался без именинного торта и подарков, потому что его родителям не было до него никакого дела. Мой отчим был сентиментален и этими историями легко доводил себя до слез. В какой-то момент моя мать, придавленная обрушившейся на нее ношей, тоже начинала плакать, пытаясь приструнить шестерых маленьких несчастных детей, которые теперь были на ее попечении.
И все бы еще ничего, если бы не ежегодный рождественский телефонный звонок моего отца. По большей части он стоически переносил сложившиеся обстоятельства – две его маленькие дочки теперь живут в Теннесси, – но ничего не мог с собой поделать, когда дело касалось праздников. Его
