ии разобраться в особых «ходах» поэта, легко принимаемых за промахи или недостаток вкуса. Без такой выдержки разговор о поэзии Леонида Андреевича Завальнюка грозит оказаться бесплодным.
Так и оказалось. Об авторстве Завальнюка оповещают два десятка сборников стихов, изданных в Москве и на Дальнем Востоке тиражами до 40 000 экз., но широкая аудитория о них мало что знает. А знающие говорят как о поэзии неординарной.
«Презумпция совершенства» требует немедленного подтверждения оправданности кредита, выданного автору. Допрежь всего – эмоционального.
А поэт как будто ждал, о чём я буду выспрашивать, и заранее поставил меня на место:
Не сули ты казни мне и пытки.
Столько лет знакомы, можно бы понять:
У меня, при всём моём зажитке,
Есть что выпросить,
Но нечего отнять.
Стань вот там смиренно и уставься немо
На зиянье сердца моего.
Взор просящего мне ключ даёт от неба.
А на небе много есть всего.
Я открою дверь. Над бездной вечной ночи
Мы пройдём по серебристой мгле.
Ты возьмёшь себе всё, всё, чего ты хочешь!
Только ты запоминай, чего ты хочешь:
Там желания не те, что на земле.
Конечно, «зиянье сердца» – не баснословная удача, но прямолинейность выражения уравновешена серебристой мглой (между небом и тьмой) и намёком на что-то такое, чего нет на земле и над чем мне (читателю) стоило бы подумать. Преодолеть недоверие к небесному по нынешним временам не просто, но, похоже, возможно:
Метёт метель. Стоит сосна.
И я стою под ней.
– Что, долго? – говорит она.
– Ещё двенадцать дней.
– И что же, выйдет?
– Выйдет, да!
Гляди, из балки той
Он выйдет. Лоб… Во лбу звезда,
Взгляд сильный и – пустой.
И весь, как бы дверной проём,
Он пуст во мрак времён.
А как увидит нас вдвоём,
Так станет светом он.
И весь наполнится людьми,
И хвоей, и листвой.
И мир заплачет от любви,
Одной на всех, живой любви!..
– Чей мир?
– И мой, и твой!
– Он выходил.
– Как выходил?
– Так… Лето. Лютый зной.
Я, помню, девочкой была…
Потом – дожди. Пурга мела.
А я стояла и ждала,
Вот, как и ты сейчас, ждала
На взгорке где-то край села
Под старою сосной.
Чтобы представить себе Его с пустым взглядом, нужна не то чтобы смелость, но независимость суждений. «Нас вдвоём» – это человек и дерево. Когда Он их увидит, пустота станет светом. Так это или нет, но у нас есть основания думать, что помышляющий обо всём этом поэт способен управлять восьмёркой лошадей1.
Итак, оправдан ли в наших глазах подход с позиций «презумпции совершенства»? Похоже, что «да». Эмоциональный отклик таков, что лишает силы предубеждённость, связанную с негромкостью общественного резонанса. Перед нами сильный и очень своеобразный поэт.
Своей второй книжице, выпущенной ещё в Благовещенске в 1956 году Амурским книжным издательством, Завальнюк дал название «За отступающим горизонтом». Метафора дороги и подвижного горизонта подходит для начала разговора о его поэзии. В качестве напутствия воспользуемся стихом, написанным много позже и оставшимся в столе:
Бывает звук, как бы содеянный зарёй,
Когда полнеба прикипает к лету
И кто-то шепчет вдруг:
– Надежду не зарой! –
Да, да… Я не зарою, потому что нету.
И думаешь:
– Вот не к тебе слова.
Всё безнадёга. Что ж я не зарою? –
Но корни тянут сок глубин, и набухает голова,
Как луб и камбий под весеннею корою.
И уж не с неба текст, а из праматери сырой:
– Покуда свет скорбит о человеке,
Надежда есть и там, сынок, где всё мертво навеки.
Найди её. Найди и не зарой.
С надеждой и двинемся за «ускользающим горизонтом».
Любой поэт, входящий в орбиту читателя как новый, неизбежно воспринимается на фоне предшественников, ставших мерилом развитости поэтического вкуса. Они – «классики», как правило, выходцы из благородного сословия, хорошо образованы, владели несколькими языками. Пастернак, например, «…каждый день форсировал Босфор / Малодоступных публике обложек». А Завальнюк? Нужно узнать
Управлять восьмёркой – особое искусство. Гонки на колесницах представляли опасность для лошадей и колесничих, грозя серьёзными травмами и даже гибелью.
