ее сразу переведут на множество языков, то сделано это было в надежде обратиться, через головы таких богословов и даже многих епископов, непосредственно к народу, к верным и верующим людям. Он пытается спасти веру своей церкви вопреки этой церкви! Можно ли представить более трагическую ситуацию! Виктор Гюго сделал бы из такого сюжета ошеломительную драму, а Верди написал бы трагическую оперу. Реальность же еще трагичнее. Теперь вы видите, что я ничего не придумываю. Она оказалась в этом положении, вместе со своим непогрешимым папой, Святая Римская католическая церковь. Заметим тут еще раз, что, к сожалению, защитники традиционной веры, самого существенного в ней, оказываются в то же самое время и теми, кто отрицает саму возможность перемен во всех сферах.
А заодно заметим, что в православии никто не считается непогрешимым, но вера не умирает.
Именно на этом пункте, касающемся божественности Христа (и на некоторых других) традиционалисты и интегристы вполне могли бы сосредоточить всю свою критику церкви и тех перемен, которые с ней произошли; а вовсе не на вопросе, использовать или нет латынь; поскольку именно с этим вопросом связаны гораздо более опасные перемены, протекающие не так заметно. Стоит, конечно, отметить и предпринятые под влиянием Иоанна-Павла II и Бенедикта XVI попытки заново защитить Христа как Бога, ставшего человеком, и как Спасителя. И все же, насколько я могу отдать себе в этом отчет, у нас так и не появилось новых интерпретаций тайны нашего спасения. Примечательно, что в книжных магазинах можно найти лишь переиздания книг великих богословов прошлого века: Карла Ранера, Анри де Любака, Ганса Урса фон Бальтазара, Ива Конгара, Луи Буйе… и, конечно, Ратцингера. И не я один это заметил. Недавно этот факт отметил и отец Анри-Жером Гажей в статье, озаглавленной «Куда делись великие богословы?»52 Автор статьи задается вопросом, почему эти великие богословы не оставили последователей, и приводит свои соображения по этому поводу. Вероятнее всего, что следующее за ними поколение богословов уже не чувствует себя свободными. Кристиан Соррель приходит к такому же заключению, сопоставив целый ряд авторитетных высказываний по этому вопросу, он приводит слова Жозефа Доре, Пьера Валлэна, доминиканца Люка-Фомы Сомма. Все они признают это «молчание», этот «откат», это «увядание» франкоязычного богословия, и даже пишут о том, что ситуация вызывает у них тревогу. И Кристиан Соррель, анализируя причины этого феномена, вычленяет главнейшую из причин: отсутствие свободы53. Что касается меня лично, то я давно уже это чувствую, но издалека, поскольку никакой официальной должности в церкви не занимаю. Но вот что недавно отметил почетный епископ Пуатье Альбер Руэ: «Я признаю, что слово как будто подморозили. Теперь любое вопрошание о положениях экзегезы или этики сразу кажется кощунственным. Уже не принято задаваться вопросами, и это жаль. При этом в церкви царит климат зловещей подозрительности. Институция ориентирована на римский централизм, опирающийся
