style="font-size:15px;"> Где долины те и взгорья? Вновь мерещится крыльцо
И, опухшее от горя, бабье жалкое лицо.
Не жестокость – просто было в те года не до любви.
Революция трубила в горны звонкие свои.
Вот и всё… расплылись лица и утихли голоса.
Лишь тачанка мчится-мчится. Все четыре колеса…
Рядом два человека лежат на кровати и молча –
Молча смотрят они, как колышутся лёгкие шторы.
Тускло светит ночник, отражаясь в серванте, в комоде.
Он всё курит и курит. У неё раздуваются ноздри.
Вот присела она. Одеялом укутала ноги.
И опять тишина. Тихо-тихо. И только об лампу
Мотыльки полуночные бьются – так глухо, так нежно…
Два чужих человека лежат на кровати.
Им – тесно.
Деревня Казанка
Просёлок, рыжий от хвоинок, весь в лёгком сумраке лесном.
И чей-то старенький ботинок – лежит, примятый колесом.
И вот над жёлтым косогором приподымается село.
Поёт телега хриплым горлом, поёт бездумно и светло.
Синеет поле в отдаленье. И лес – оранжевый, рябой.
И словно знаки ударенья, дымы над каждою трубой.
Памяти Дмитрия Кедрина
…профиль юности бессмертной
Промелькнул в окне трамвая.
М. Голодный
…профиль юности бессмертной
Промелькнул в окне трамвая.
Минут годы. Подойдёт он —
Мой двойник – к углу Арбата…
Д. Кедрин
Профиль юности бессмертной
Промелькнул в окне трамвая…
Шёл поэт навстречу ветру,
Строчки светлые слагая.
Поправлял очки рукою,
Неуклюжий и неловкий.
И чего-то ждал с тоскою
На трамвайной остановке.
Жизнь, – он думал, – быстротечна,
Улетит она куда-то.
Но останется навечно
Остановка у Арбата.
В этом шуме, в этом ветре,
Там, за стеклами трамвая,
Он увидел лик бессмертья,
Улыбаясь и страдая.
…вспоминаю о поэте
Нежно, грустно, виновато.
Вот и нет уже на свете
Остановки у Арбата.
Так и кончились, шутя, наши летние прогулки.
Почернели от дождя липы в Школьном переулке.
Совершилось волшебство: сразу смолкли слухи, сплетни.
Не осталось – ничего! – от прогулок наших летних.
Не листва шумит – вода. Не шаги – а капли гулки.
Мы с тобою – никогда! – не встречались в переулке…
Предательство женщины милой – слепая жестокость
