Вот, живи, как все, как… ну, хоть как Регина живет – просто, ясно, незамутнённо. Так ведь ты ж так не можешь, интеллигент паршивый. Всё тебе сложности подавай, миссию, предназначение, Раскольников недоделанный. Не пошел бы в священники, кем бы стал? Старушек бы точно не убивал, учителем русского бы точно не работал, а что бы делал? Что ты можешь еще, мужик? Крутить педали, таскать рюкзак, забираться на горные кручи? Ах, да, твои таланты – проповеди говорить овцам Христова стада в сонном Сонске и окрестностях! Вот и все. Почти двадцать лет оттрубил священником, даже не задумывался о том, что детям оставит, если что. Ни дома, ни сбережений, «как у людей», церковная квартира, церковная одежда, пожертвования, которых хватало ровно на жизнь семьи, да и как хватало? Группы водить в горы начал не только потому, что нравилось это – путешествовать, это еще и копейку приносило. Что впереди? Так хоть бы маленький знак, что все не зря, что впереди – не стагнация и альцгеймер, хоть не роса на шерсти, как у Гедеона, не ангел, как у Саввы, хоть что-то, хоть намек, хоть шепоток, хоть ветерок…»
Ветерка не было. Была сухая, как в сауне, жара, камни, пахнущие камнями, и прекрасный вид на каньон, где ему не жить никогда. Он усмехнулся. Молчишь? Ну, а чего ожидать рациональному филологическому уму в этой земле? По большому счету, что у него есть? Да все, что надо. Служение, придающее смысл и дающее кусок хлеба. Детские лагеря, которые он делает, делает каждый год, видя, как дети приезжают одни, а уезжают – другие. Семья, которой уже тридцать лет. Тридцать лет, Карл! Трое уже выросли, одна почти на выданье, жена, которая терпит его столько времени. А задумаешься – устал он. Устал сидеть в приходах, говоря проповеди одинаковым прихожанам, разбирая их одинаковые нужды, устал от лагерей и от детей и даже, страшно сказать, устал от семьи, в которой за последние лет пять, а может, и десять, все выветрилось, выдохлось, как газ из шампанского, а то, что осталось – что? Долг и привычка?
Он сильно потер лицо рукой, до боли в обгоревшем носу. Встал. «Сеанс психотерапии закончен, святой отец. Психотерапевт не пришел…» Сделав несколько снимков ущелья, он начал спускаться к воротам.
…Внутри, в самой лавре было прохладно от тени близкорасположенных стен. Их провели по территории, показали вход в монастырскую костницу, где всех монахов укладывали по смерти на лавки, рассказали, как латиняне в 1965 году вернули мощи святого Саввы и после этого финиковое дерево, то, что лечит от бесплодия, вновь расцвело, дало ростки со старого корня. Они слушали русского монаха, приехавшего сюда откуда-то из-под Рязани и соскучившегося, видимо, по беседе на родном русском, потом набрали воды из святого источника, открыв краник, попрощались со словоохотливым сородичем, который их охотно благословил в путь, и вышли вновь в жару. Монаху он ничего не сказал о себе, хотел было, но смолчал, подумал: «Зачем?»
Богомила все в той же тени и на той же лавочке общалась с молодым румыном, который поблескивал на нее маслянистым глазом и старательно отвечал на ее вопросы
