style="font-size:15px;"> Сам я не был тому свидетелем, но на чрезвычайной сходке нашего отряда услышал красочные рассказы Андреаса и Стефана. Я, как и обещал, излагаю события честно, а потому должен признать, что в ту пору Адольф Гитлер стоял для меня вровень с отцом, если не выше. И уж конечно, стоял он выше Бога – веру я утратил окончательно. В библейском смысле выражение «Хайль Гитлер» окрашивалось дополнительными значениями «святой, священный». Католики разъярили нас своей выходкой: она несла в себе угрозу и оскорбление нашему любимому фюреру. Мы не собирались прощать такое святотатство. На другой день наши ребята из Юнгфолька вместе с подростками из Гитлерюгенда ворвались во дворец архиепископа и защитили нашего фюрера, побросав на пол все, что попалось под руку: свечи, зеркала, украшения, статуи Девы Марии, служебники. Сопротивление нашим действиям ограничивалось молитвами, а в некоторых залах и вовсе отсутствовало.
Через несколько дней я стоял на Хельденплац в толпе, сопоставимой по численности с той, от которой полгода с лишним назад оттащил меня отец. На ветру, как крылья гигантской птицы, хлопали транспаранты: «Иннитцер и евреи – одна порода!», «Священников на виселицу!», «Нет католикам в политике!», «Построим истинно германский собор без евреев и Рима!» и так далее, с небывалым размахом. Соблазн был слишком велик. Я решил взобраться на одну из статуй; лошадь принца Евгения приглянулась мне больше лошади эрцгерцога Карла. Ткнул локтем Киппи и Андреаса, но те сочли, что на площади слишком большая давка и к статуе будет не пробиться. Меня это не остановило, уж очень я раззадорился при всей своей щуплости. Протискиваясь бочком, спотыкаясь и соскальзывая вниз, карабкался я по холодной передней конской ноге, в которую вцепился изо всех сил, чтобы меня не сбросили более проворные. Сверху крики слышались почти волшебными заклинаниями; я разглядывал скопившихся внизу гномов. Они напомнили мне дерево, шумливое, обсиженное воробьями, невидимыми до той поры, покуда их не спугнет какая-то загадочная сила, после чего щебет смолкнет и останется лишь оглушительное хлопанье крыльев, масса колеблющихся точек, удерживаемых вместе какой-то идеальной, непобедимой мощью, которая поворачивается, изламывается и ныряет в небе, поднимая голову, как одно исполинское живое существо.
Вскоре после вышеописанных случаев установились ноябрьские холода. На ясном небе далекой точкой белело солнце; деревья оголились. В воздухе висело напряжение. Помню, именно в том месяце стало известно, как в Париже некий студент-еврей зашел в германское посольство и застрелил одного из дипломатов[25]. Слухи росли как снежный ком. По всему рейху на улицах прохожие призывали к отмщению и били витрины еврейских магазинов. Меня не отпускали поглазеть, что происходит, но я узнавал обо всех событиях из радиотрансляций. В них звучало название «Хрустальная ночь» – мне представлялось, как на улицы и переулки рейха со звяканьем и звоном сыплется толстым слоем дробленый хрусталь, похожий на снег, а за рамы витрин упрямо
