во всю длину костлявые ноги, чью журавлиную худобу не скрадывали даже просторные штаны комбинезона. Он расстегнул ворот и дальше двойной замок до пупа, в карцере сразу запахло застарелой одеколонной нечистотой и свежим потом, Тюря совершал омовения по случаю, когда вспоминал об этой, цивилизующей человека, процедуре, или когда окружающие вынужденно напоминали ему об острой необходимости соблюдать хоть относительную телесную гигиену. Тюря на частые напоминания никогда не обижался, высвистывал в ответ свое многогранное «Тю-ю-ю!» и шел себе мирно принимать душ, если по дороге не отвлекался и не забывал о цели путешествия. Пока ему не напоминали еще раз – однако, никого это не раздражало, даже такую привереду, как Валерия, все считали Тюрю кладезем мудрости, будущим лауреатом Премии Открытия, так что реши он даже усесться «по большой надобности» посреди Атриума Со-Беседы, никто бы не возмутился и не всполошился, потому как доморощенному гению позволено многое, если не вообще что угодно. Хотя никаким гением Тюря не был и в первом приближении, уж это-то Вий Иванович понимал отлично, как и то, что «Лукошку» нужна была своя «повесть о настоящем человеке» и свой «последний герой», а кто лучше подходил на эту роль, как не эксцентричный «завгравлаб», эпатирующий станцию своим запахом, нестриженными патлами и ногтями, в придачу к бесконечным непонятным для большинства экспериментам, чье наглядное результативное воплощение в виде ловушек как раз сейчас таскал по всей станции взад-вперед комендант Рукосуев.
– Вы, Подгорный, задали неправильный вопрос, – не без рисовки, бросил Вию Ивановичу небрежно Тюря.
– Простите? Какой именно вопрос? – он постарался быть предельно вежливым. Теперь особенно. Вдруг именно от «завгравлаба» зависело решение его будущей участи?
– Сами знаете. Или забыли? Вы спросили – надолго ли вы здесь? Так вот, вопрос неверный.
– Очень может быть, Агесандр Оскарович, очень может быть. А какой, по-вашему, был бы верный?
– Очевидно! Верно было бы спросить – за что я здесь? – Тюря раздраженно брыкнул ногой, будто поражаясь глупой недальновидности собеседника.
– Я думаю, это бесполезно. Я уже пытался узнавать. У Рукосуева. Когда он помещал меня сюда, в карцер. Но он был не в курсе, а более я ни с кем не говорил. Распоряжение пришло неожиданно, и третьего дня, аккурат после завтрака меня сопроводили. С какой целью и кто был инициатором данного решения, мне неизвестно. Что, впрочем, совсем неудивительно.
– Инициатором был я, – коротко и решительно, вот так Тюря!
– Великодушно извините? – глупая его боязнь вляпаться не туда, спросить не то, выдать себя с головой эмиссарам многоножки заставила задать этот детски наивный, с интеллигентским вывертом, удивленный вопрос, «лепетный», как выразилась бы, например, Валерия.
– Извиняю, – Тюря, вроде бы отнесся благосклонно и всерьез, что будет дальше? – законное любопытство. Хотите, удовлетворю?
– Премного буду обязан. Я, видите ли, ни
