Да и сколь ее будет? А с вами, богопротивными язычниками, какой прок якшаться? – Кагиров глянул темно-карими вишнями глаз на старого алеута.– Либо продадите с потрохами, иуды, либо сами саданете нож в спину. Знаю я вас, сродников, союзных России, смех, да и только. А вот зачем мы тутось, Степан? Ну-к, напряги мозги. Ладно, не мни уши, слухай: всебесконечно расширить пре-делы Отечества велено нам. Вот какб доля на наши плечи выпала! Это еще государыря-матушка Екатерина сказывала… Да токмо то слова… а на деле босотая армия в сих местах: всё сами ведь шьем и делам… Эй, Степаныч, куда ты? – Михаил с насмешкой глянул на низкорослого, косолапого алеута.– Ты что ж, сукин сын, в обиду взял? Ты это брось, сродник, не в твой огород камень.
– Худые слова говоришь, десятник, отчего злой такой? Мой тебя не обижал… Ногу сладил тебе, гвоздей не пожалел, а ты…
– Да ладно, не перься, как крест церковный, видал я таких… За другое душа томится. А за чурку, что сладил, поклон тебе, ладная вышла она из-под твоих рук, спасибо. Ну-к, дай пять, встану, до ветру пройдусь. Наших чой-то с Дьяковым долгонько нет от испанца. Кабы беды не случилось.– Десятник, ухватившись за протянутую руку, споро поднялся и, опираясь на костыль, заковылял из-под навеса конюшни. Одинокая шпора на его сапоге бренчала и лязгала на пустынном дворе, распугивая бродивших индюшек и кур, покуда не стихла за артиллерийским складом.
Глава 5
Мстислав провел рукой по подбородку и почувствовал, что он крепко покрыт колючей щетиной. «Вот незадача… Пред командирские очи являться… а я зарос, как огород чертополохом».
Уставший отряд, поднимая облако бурой пыли, повернул на северо-запад, туда, куда уходила пробитая копытами и колесами повозок дорога… За дальними лысыми холмами скрывалась родная сторона, форт Росс, и те, кто в беспокойстве и маяте ожидали их приезда.
Сотник безрадостно поглядел с пригорка на вечерний лик открывшегося океана. Его темная вода отражала нависшее громадьё сажевых туч, как темное зерцало.
– Ну что вы, батюшка, темней воронб крыла? Все же к дому подъезжаем. До ночи поспеем. Хозяйки-милахи чой-нибудь пожрать на стол соберуть. Выпьем с дороги, баню затопим… Чай, не на смерть едем, к своим.
– Не такой час, братец, чтоб душу в водке топить да галдеть, не такой… Война – не маковый рулет, десятник… Кровь да грязь, невинные души побиты будут… в коли-чествах – страшно подумать… Живодерня, сам знаешь… А самое главное – бессмысленная бойня-то будет… Ах, душа ты, душа моя,– Дьяков сглотнул полынный ком, что морским ежом стоял в горле.– Веришь, брат, жить мне не в радость. Уж лучше сгинуть быстрей… И это тогда, когда земля семян ждет… Да что ж это, Константиныч? Отчего жизнь устроена криво так? Из века в век бойня… Всё о морали толкуем, а где она? Где?! Что двести, триста лет кровь лили, так и ныне за штык беремся… Доколе зверь жить в людях будет? Доколе во кровях гибнуть?
– Ай, опять вы свое, ваше благородие,– десятник хмуро сгорстил рожь
