самъ Пушкинъ!
Маргарита Николаевна. Пушкинъ? Пушкинъ это старо, говорила одна моя подруга. Но y меня слабость къ умнымъ старикамъ. Что же говоритъ Пушкинъ?
Лештуковъ (декламируетъ). Любя, я былъ и глупъ, и нѣмъ…
Маргарита Николаевна. Конечно, если ужъ самъ Пушкинъ.
Лештуковъ.
Погасшій пепелъ ужъ не вспыхнетъ,
Я все грущу, но слезъ ужъ нѣтъ,
И скоро, скоро бури слѣдъ
Въ душѣ моей совсѣмъ утихнетъ.
Тогда-то я начну писать
Поэму пѣсенъ въ двадцать пять.
Ларцевъ, взглянувъ на часы, показываетъ товарищамъ время. Затѣмъ всѣ дружески жмутъ Джуліи руку и уходятъ направо по spiаggiа.
Маргарита Николаевна (смѣется). Вы сегодня тоже въ духѣ и дурачитесь. Но это лучше; чѣмъ…
Выразительно киваетъ на столикъ съ виномъ.
А все-таки исправьтесь.
Лештуковъ. Совсѣмъ прикажете исправиться? Такъ, чтобы начать «поэму пѣсенъ въ двадцать пять».
Маргарита Николаевна. Нѣтъ, нѣтъ, совсѣмъ не надо. А слегка, немножко… Ну, хоть на столько, чтобы не смотрѣть на меня такими выразительными глазами… Вѣдь это не глаза, а вывѣска, на которой любой прохожій прочтетъ: «Лештуковъ и Рехтбергъ. Патентованная фабрика всеобъемлющей любви по гробъ».
Лештуковъ (съ кривою усмѣшкою). Безъ отпуска, ни оптомъ, ни въ розницу.
Маргарита Николаевна (быстро оглядѣвшись). Жалуешься?
Лештуковъ (молчитъ). Маргарита Николаевна. Да развѣ я ужъ такая злая?
Лештуковъ (насильственно улыбается). Хоть мучь, да люби!
Лицо Маргариты Николаевны вдругъ все задрожало и поблѣднѣло, глаза затуманились и заискрились, губы сложились въ странную гримасу – и ласковую, и хищную. Она тяжело налегла на руку Лештукова и на мгновеніе прильнула къ нему.
Маргарита Николаевна. Милый вы… милый мой
Лештуковъ. Маргарита!..
Маргарита Николаевна (отшатнулась отъ него; голосомъ совершенно спокойнымъ и съ совершенно спокойнымъ лицомъ). Пожалуйста, пожалуйста… не дѣлайте дикихъ глазъ и воздержитесь отъ декламаціи. Мы на улицѣ, и я ничуть не желаю, чтобы насъ приняли за только-что обвѣнчанныхъ новобрачныхъ.
Со смѣхомъ уходить налѣво.
Джулія, одна, выжимаетъ мокрые костюмы и ворчитъ про себя.
Джyлія. «Миньона». Все картина. Вѣчно о картинѣ. Не понимаю. Такъ любить картину, когда… Да вѣдь вотъ она – я, Миньона его. Мой портретъ вотъ и вся его картина. Чудакъ!
Альберто выходить изъ моря, садится на бортъ лодки, закуриваетъ трубочку и смотритъ на Джуліи, посвистывая съ угрюмымъ видомъ.
Джyлія. Ты долго ѣздилъ сегодня. Много заплатилъ тебѣ синьоръ Андреа?
Альберто. По обыкновенно, двѣ лиры. Откуда y тебя эта роза?
Джyлія. Да онъ же далъ, синьоръ Андреа.
Альберто.
