Он же импульсивный был мужик, разносторонний…
– В теннис хорошо играл.
– В теннис играл, в музыке разбирался. У него там очень удачно сложилось, его оценили по достоинству. Я его фамилию часто встречал в периодике. В девяносто седьмом умер. Вернулся утром с пробежки, сел в прихожей, стал снимать кроссовки – и умер.
– А Григорян как?
– Андрей Рубенович давно в Австралии.
– Да, раскидало нас, саперов, по белу свету.
– Не говори. Как Никоненко?
– Заведует урологией в Первой Градской.
– А Браверманн?
– Доктор наук, две монографии.
– Не женился?
– Не смеши.
– У тебя вроде нормально все? Я про тебя в «Огоньке» читал.
– Ну, раз в «Огоньке» – значит, все нормально.
– Не жалеешь? – спросил Тищенко.
Бравик весной девяносто восьмого сказал Гене: «Ты взрослый человек, ты знаешь: что в этом мире ценно, а что – чешуя. Писательство, наверное, дело увлекательное. Но ты умеешь выполнять действия, безусловно полезные человечеству: холецистэктомия, гемиколонэктомия… Панариций можешь вскрыть, в конце концов. Ты все-таки подумай».
А Шехберг мельком глянул на заявление «по собственному желанию» и сразу подписал. Потом поднял большую седую голову и безразлично спросил: «Чем думаешь заниматься?»
«Да так… Есть кое-какие планы».
«Тебе эти две недели дежурства ставить?»
«Ставьте», – сказал Гена и взял со стола подписанное заявление.
Он закончил у Шехберга ординатуру и проработал восемь лет, а Шехберг ему даже присесть и закурить не предложил. И те две недели, что положено отработать по КЗоТу, Шехберг ни о чем постороннем с Геной не заговаривал. Прощаясь, вяло пожал руку, сказал: удачи тебе в новых начинаниях.
– Это давно было, чего теперь жалеть, – сказал Гена.
– Я с нашими иногда созваниваюсь, – сказал Тищенко. – Хайкин нейрохирургом работает в Висбадене. Лямин – анестезиолог в Боткинской. С Романовой той зимой виделись, у нее трое сыновей.
– Четверо.
– Да ладно?
– В феврале родила.
– В сорок два?
– В сорок три.
– Во дает Ленка. Да, кстати: знаешь, с кем я тут списался? С Вовой Гаривасом.
Тут у Тищенко зазвонил телефон, он достал его из кармана и не заметил, как у Гены дрогнуло лицо.
– Да, Сонь, – сказал Тищенко. – Я уже здесь, рядом, сейчас ее заберу. Однокурсника встретил, разговариваем.
Гена стоял, прикусив губу.
– Сахар, подсолнечное масло… Понял. – Тищенко перевел взгляд на Генину банку с кофе. – А кофе?.. Понял.
Он сунул телефон в карман и сказал:
– Так вот. Я года три читаю «Время и мир». Каждый вторник покупаю. Хороший журнал. Я слышал, конечно, что Вова в журналистику ушел, но я ж предположить не мог…
– Санюха, ты понимаешь…
У
