высшего принципа, хотя и не через индуктивное накопление отдельных примеров, но благодаря тому, что он на отдельном примере усматривает всеобщую сущность, всеобщую закономерность»[206]. Эта особенность имела для феноменологической психиатрии и экзистенциального анализа принципиальное значение.
Продолжая описывать особенности эстетики, Гайгер отмечает, что как философская дисциплина эстетика соотносится с эстетикой как отдельной наукой, так натурфилософия – с науками естественными. Эстетика как отдельная наука предполагает факт эстетической ценности и исследует его принципы, эстетика как философская дисциплина постигает основания первой и эстетические ценностные принципы[207]. Эта двучленная структура будет характерная и для единой традиции экзистенциально-феноменологической психиатрии.
Закономерно, что такая специфическая трактовка феноменологии и особенности ее использования должны были привести к переосмыслению одного из центральных для феноменологии (да и философии вообще) понятий – «a priori». В мюнхенской феноменологии a priori перестает, как это было у Канта и во многом у Гуссерля, отождествляться со сферой мышления. «Априори само по себе и в себе не имеет ничего общего с мышлением и познанием»[208], – подчеркивает Райнах. Оно независимо от чьего-либо познания, сознания и мышления, поскольку существует до них. «В действительности же, – продолжает он, – область априори необозримо велика; что бы мы не узнавали об объектах, все они имеют свое „что“, свою „сущность“, и для всех сущностей значимы сущностные законы. ‹…› Тем самым для исследования открывается область, столь обширная и богатая, что мы сегодня еще не в состоянии полностью окинуть ее взглядом»[209].
При такой трактовке эмпирическая и дескриптивная психология не отгораживаются от априорной, как это было у Гуссерля, а тесным образом связываются с ней. Априорными для эмпирической психологии становятся законы, укорененные в сущности восприятия и мышления, мотивации и памяти. Фактически в любой научной дисциплине, по воззрению мюнхенцев, могут быть обнаружены эти априорные взаимосвязи, в том числе и в психиатрии. Райнах говорит: «Историк, который, вживаясь, следует мотивационной взаимосвязи, психиатр, который следит за процессом болезни, – все они понимают, понимают даже в том случае, если соответствующее развитие встречается им впервые; тогда они могут руководствоваться сущностными взаимосвязями, даже если они эти сущностные взаимосвязи никогда не формулировали и даже не смогли бы сформулировать»[210]. Поэтому роль феноменологии заключается в выделении различных областей сущностных отношений в психологии, эстетике, этике, правоведении, в психиатрии, т. е. в помощи на пути к новым областям исследования.
В плане влияния на экзистенциально-феноменологическую психиатрию мюнхенская феноменология имеет одну немаловажную особенность:
Гайгер М. Феноменологическая эстетика… С. 337. Райнах доводит эту идею до предела. На его взгляд, для того чтобы познать априорную закономерность, не требуется ни одного случая восприятия, достаточно лишь воображения (Райнах А. О феноменологии / Пер. с нем. Д. Атласа и В. Куренного // Антология реалистической феноменологии. С. 365). О феноменологии Райнаха см.: Куренной В. А. Послесловие переводчика // Райнах А. Собрание сочинений / Пер. с нем., сост, послесл. и коммент. В. А. Куренного. М.: Дом интеллектуальной книги, 2001. С. 403–414; Конрад-Мартиус Х. Введение // Там же. С. 9–42.
Гайгер М. Феноменологическая эстетика… С. 343. Это своеобразное неокантианство мы видим и у А. Райнаха: «…только в философии математика может найти окончательное прояснение» (Райнах А. О феноменологии… С. 357).
Там же. С. 366.
Там же. С. 368–369.
Там же. С. 370.
