изменилось и что современности нет.
Последний раз я подобное чувствовал в тюрьме, в момент, когда вся камера собралась и жгла так называемые «факела» – длинные полоски ткани, вырезанные из простыни, с огнём на краю, к которому приставили кружку с чифирём. Люди сидели на корточках и ловко перебирали руками, не давая огню приблизиться к пальцам. И стояла тишина, словно вокруг продолжался неолит и племя поддерживало огонь. Вот и сейчас речь этого простого бандита-амфетаминщика казалась не глупой, а древней, намного древнее всех моих отвлечённых концепций. И намного более подлинной…
Утром нас раскидали. Один пошёл на допрос, второго отвезли на следственный эксперимент. Причём шансы собраться потом в одной камере минимальны, в КПЗ зэков тасуют, словно колоду карт. Я тоже собирался, настраиваясь на тяжёлый, но интересный день. До вечера должно было стать ясно, остаюсь ли я в этом мире или возвращаюсь туда. До шести меня либо закрывают, либо… Открылась дверь. Я шагнул в пустоту, оставив за собой третьего, лежащего в пустой хате. И услышал в спину тихое пожелание удачи…
Когда я вышел из суда, то в глаза бросился мокрый асфальт. Ливень закончился…
Первое, что я сделал на воле, – купил банку сгущёнки. Она оказалась неожиданно невкусной.
г. Рига
«Время застряло в прутьях решётки...»
Время застряло в прутьях решётки.
Время застыло, замёрзло, завяло.
Вязкою лужицей тёмной смолы
Оно каменеет внутри формы-камеры,
Под пристальным взором
Двери-циклопа.
Многотонное давление
Наступившей судьбы
Превращает отчаяние моего молчания
В чистый, прозрачный янтарь тишины.
Возможно…
Может быть, где-то
В хаосе вселенных
Скрывается мир
С другим прошлым…
Там в циклопическом мавзолее
Лежат Ленин и Савинков.
Там Будённый и Унгерн взяли Варшаву
Под красным знаменем
С золотой свастикой
И поскакали дальше, на помощь
Восставшей Северной Германии.
Там Маяковский стал послом
В футуристической Римской Республике,
Построенной из огня и стали
Д’Аннунцио и Маринетти.
Там биографии Никиша, Троцкого,
Геббельса, Блюмкина, Штрассера, Мао,
Запутавшись в лабиринте столетия,
Породили неведомую нам историю.
Кому-то покажется адом тот мир,
Смеющийся
В ядерной лихорадке восстаний,
Но для меня – это мечта
О месте, где я бы не был чужим.
Снежная боярыня
Ольге Морозовой
Нужно быть Суриковым, чтобы описать,
Как величаво,
