взаимодействовали с окружающей средой; в особенности это касалось отношений с другими людьми и повышало коэффициент выживания. Насколько можно судить, узкоэгоистичная, отталкивающе грубая и разобщенная жизнь индивидов, какой ее можно вообразить на основе теории Гоббса об анархическом обществе, никогда не существовала. В пределах общины или племени, составлявших среду обитания первых людей, кража или убийство были, надо полагать, относительно редким явлением. И это не удивительно: группа, в которой воровство и убийства были обычным явлением, имела мало шансов на выживание. Пожалуй, более удивительно другое, по крайней мере для тех, кто впитал в себя представление о человеке как рациональном, эгоистичном максимизаторе собственной выгоды: готовность делиться и сотрудничать была очень свойственна ранним обществам. Как полагает Уилсон (Wilson, 1975, p. 551), готовность делиться не характерна для большинства приматов, но является одной из «главнейших социальных особенностей» человека. Космидес и Туби (Cosmides and Tooby, 1992) характеризуют сотрудничество, возникавшее в племенных обществах, как «общественный контракт».
Общества охотников или собирателей были эгалитарными. Отчасти это, вероятно, объясняется тем, что они были кочевыми и отдельный человек, учитывая только что упомянутую практику раздела нажитого с соплеменниками, просто физически не мог накопить значительную собственность. Эгалитарный характер этих обществ наводит на мысль, что их политическое устройство, если этот термин вообще применим к племени или группе, было демократическим. По-видимому, наиболее вероятно, хотя, разумеется, мы не можем установить это с полной точностью, что примерно 50 000 лет назад та или иная группа европейских охотников решала насущные вопросы поднятием рук, когда, допустим, речь шла о том, где лучше охотиться: на одной стороне холма или на другой. Подобный способ принятия коллективных решений настолько естественен, что наверняка начал использоваться задолго до Афинской демократии. Более того, напрашивается вопрос, не является ли широко распространенное убеждение в справедливости правила простого большинства в некотором смысле прошитым (hardwired) в человеческом мозге, подобно некоторым другим представлениям о справедливости.
С увеличением размера мозга росла способность логического мышления и в конечном счете интенсифицировалось ее использование, выражавшееся в создании разнообразных орудий, в развитии языка и культуры. В принципе можно представить, что собака, взглянув на солнце, спрашивает себя, кто его создал, или задает себе вопрос: «Откуда я и зачем я?». Правда, есть веские основания полагать, что она этого не делает. Что касается людей, то они начали ставить такие вопросы с тех самых пор, как стали использовать способность логического мышления. С изобретением языка они получили возможность задавать эти вопросы вслух и обсуждать их с соплеменниками. Первые ответы, как мы видели, принимали форму фантастических историй (мифов) с участием многочисленных духов, душ и богов. У каждого племени были свои мифы и боги. Первый миф племени был, надо полагать, творением его представителя, одаренного наиболее богатым воображением. Если он проявлял талант
