Нам воздается. Сновать весь день меж дергающихся огромных туш – дело тяжелое.
– Мне казалось, тебе нравится твоя работа, – сказал он глушильщику.
Тот плотнее завернулся в тулуп. Бросил в костер ветку. Зевнул.
– Временами нравится, – ответил.
– А потом хочется отсюда уйти?
Тот опять зевнул:
– Разве здесь уйдешь! Степь да степь…
Командированный присел у его огня. Да, зевает. Да, устал. Но ведь тоже ждет.
Так что следующая встреча (после глушильщика; в ту же ночь) не была слишком неожиданной. Подходя, он увидел, что человек, согнувшийся возле своего костра, дергается. Человека рвало.
– Подбросьте несколько веток, пока я прокашляюсь! – с трудом выкрикнул человек и, вновь скорчившись, мучился, отхаркивал сукровицу.
Командированный узнал его уже по голосу, а когда тот прокашлялся и, наконец распрямившись, сел напротив, командированный убедился вполне, увидев морщинистое волевое лицо: Батяня.
Конечно, можно было ни о чем не спрашивать. Можно было поговорить о ночной сырости, справиться, давно ли такой кашель. Но ведь Батяня радел за производство: он так боялся, что информация расползется или утечет случайно, – и он тоже жег костер.
Командированный сказал:
– Вы-то зачем хотите отсюда улететь?.. Уж вы-то отлично знаете, что, куда бы ни уехали, всюду будут припрятанные коровьи головы, ползущие по конвейеру, и куски бифштекса с хорошо отбитым привкусом крови. Везде в мире люди едят одно и то же.
Батяня (он еще отирал после кашля лицо) ответил:
– А если мы улетим в иные миры? Вдруг где-то еще есть кислород и жизнь?!
И хитренько засмеялся:
– Э нет!.. Надо надеяться, всегда надо надеяться, – главное, чтобы огонь горел, а смотрите, какой у меня замечательный огонь!
Он сказал с гордостью. Костер у него и правда был неплохой, но хворост не порублен и вокруг непорядок, сучья и недогоревшие головешки валялись где попало.
– Э нее-еет! – повторил. Глаза его заблистали. – Надежда есть всегда.
Командированный спросил:
– Но если все-таки сказать людям правду, набраться мужества и сказать – и пусть хотя бы на один краткий миг люди сами себя увидят?.. Пусть они увидят, кто они есть. Ну, хотите: я собой рискну. Пусть меня объявят сумасшедшим. Пусть изолируют. Вы можете всюду обо мне кричать, трубить, что я клеветник и прохвост!.. Но, клеймя меня, тем самым все-таки назвать все слова правды – быть может, это принесет пользу?!
– Нет. Никакой, – ответил Батяня уверенно.
– Но почему?
Батяня уже вполне оправился от приступа. Он помешивал угли в костре. Потирал зябнущие руки. Он вздохнул по-доброму, по-домашнему:
– Эх, голубчик!.. Голубчик ты мой.
Поражало само количество ждущих: целая россыпь огней.
Он спрашивал человека возле костра: а что, если нам все-таки
