Венедиктовна действительно незадолго до гибели подарила ее на день рождения внучке одной из своих приятельниц.
Если держаться за версию убийства из корыстных побуждений, оставалось одно: преступнику кто-то помешал, поэтому он ничего не взял. Но версия эта никакой критики не выдерживала. Ведь хватило же у него времени рыться в шкафах и ящиках комода, а футляры с драгоценностями как раз там и лежали. Почему же он их не взял?
Кражи коллекционных вещей редко совершаются спонтанно, «на дурачка». Опытный преступник сначала подготовит себе канал быстрого сбыта, найдет перекупщиков, которые сумеют сплавить картины и украшения. Как правило, на картины всегда есть предварительный заказ, и в таких случаях вор берет не все, а только то, что заказано и гарантированно уйдет с рук. Потому что иначе куда все это девать? На стенку вешать, что ли? До первого визита участкового… И ювелирку музейного класса тоже в скупку не снесешь, там не дураки сидят, из милиции уже звоночек получили.
Если все-таки целью преступления была коллекция академика Смагорина или его фамильные украшения, то следовало на всякий случай проверить каналы сбыта. А вдруг да засветился где-нибудь убийца, протаптывая заранее тропиночку к покупателям?
Эта линия осталась за майором Коротковым. Симпатичный черноглазый оперативник Миша Доценко вплотную занялся жильцами дома, где жила Анисковец, в попытках установить, не видели ли они, кто в последнее время, а лучше – прямо в день убийства приходил к погибшей.
А Насте Каменской по-прежнему не давал покоя вопрос: что могло связывать потомственную аристократку Екатерину Венедиктовну Смагорину-Анисковец с домохозяйкой Галиной Терехиной, некогда в припадке безумия искалечившей своих детей и себя саму? На самом деле связывать их могло все что угодно, но совершенно непонятно, почему об этом знакомстве не знал никто из окружения Анисковец. Почему нужно было его скрывать? Потому что за ним стояла чья-то, как выразилась Марта Шульц, альковная тайна?
Да, по-видимому, Екатерина Венедиктовна действительно умела хранить чужие секреты. По крайней мере этот секрет она сохранила так тщательно, что не было никакой возможности подобраться к нему и взглянуть хотя бы одним глазком…
Все в лаборатории было стерильно белым и сверкающим. Он любил здесь работать, и вообще, была бы его воля, проводил бы здесь большую часть времени. В этой лаборатории была его жизнь, вернее, дело всей его жизни. Именно здесь, среди этой стерильной белизны, рождались идеи, приходили разочарования, ставились эксперименты. Здесь надежда на удачу возносила его к вершинам, а неудачи ввергали в пропасть уныния и депрессии. Он столько лет отдал служению своей науке, что уже не мыслил дальнейшего существования вне стен лаборатории.
Через несколько минут должна прийти Вера. У нее пока все протекает нормально, без видимых непосвященному глазу отклонений. Но он-то видит, он знает, что с ней происходит
